Лучший исторический детектив – 2

Сороковик Александр

— Никак нет, ваш-бродь, усё тихо!

Николай погостил у Ивана пару дней, вышел несколько раз с ним в море на рыбалку и остро думал, как отблагодарить своего бывшего подчинённого. Но вскоре понял, что честному парню совершенно довольно того внимания, которое оказывают соседи и родственники — далеко не к каждому из них приезжал в гости его благородие штабс-капитан, герой войны, с боевыми ранами. На третий день Горчаков перебрался в керченскую гостиницу, где снял номер из двух смежных комнат и стал ожидать приезда Савелия.

На этот раз Савка ввалился к нему

в своём обычном виде, под вечер. Едва умывшись с дороги, потребовал портфель «для осмотра и потрошения». Бережно взял в руки, оглядел со всех сторон, покачал неодобрительно головой: «Не мог аккуратнее разре?зать, медведь нетерпеливый!». Наконец, открыл его и начал вытаскивать содержимое. Покрутил в пальцах изящную шкатулку, полюбовался на рисунки, достал саму статуэтку. Бережно поднёс к глазам, рассмотрел со всех сторон.

— Очень любопытная вещь, очень! От неё так и веет древностью, мистикой, тайной! Не удивлюсь, если именно за ней тогда бросились японцы! Не удивлюсь… — он с сожалением спрятал статуэтку обратно в шкатулку, отложил в сторону.

— А теперь — письма, таинственные немецкие… ну да, точно немецкие письма, — Савелий хватал листочки, жадно вчитывался в них, откладывал в сторону, брался за следующие, — так-так… оч-чень любопытно, только какой идиот их так безбожно перемешал? — поднял глаза на Николая, хмыкнул: — Ну, извини, не идиот! Понимаю, ты спешил, не до того было, а мне теперь их раскладывать по порядку! Это притом, что номера страниц как-то забыли проставить… В общем, тоже интересная история, похоже тут не зря твой фон Штальке крутился! В двух словах, здесь переписка по какому-то древнему наследственному делу, ещё с прошлого века! Какие-то земли, за?мок, рыцарские сокровища, привезённые из крестовых походов. Мне надо посидеть с этими письмами, разобраться, почитать внимательно.

Напоследок Савелий вытащил не очень толстый конверт, достал небольшую пачку разношёрстных банкнот. Разбросал их веером по столу, потом поднял, принялся внимательно разглядывать.

— Лукавый их разберёт! — с досадой бросил он банкноты обратно на стол, — Тут разновидностей — море! Надо показать их тому профессору, специалисту по бонам, а то я не пойму, зачем их столько, разных! Ладно, ты давай иди спать, а я посижу ещё, поразбираю переписку эту, почитаю… Завтра мне в дорогу не рано, успею выспаться!

— А куда ты поедешь? И что делать мне?

— Тебе, Николка, надо продолжать крутиться здесь, делать вид, что всё ещё занимаешься наследством. Из тебя актёр, конечно, никакой, ты толком даже ни переодеться не сможешь, ни следы запутать. А так, ничего, крутись себе на людях и всё. А я, уж извини, портфельчик твой с собой прихвачу, буду расследовать дальше. Надеюсь, ты мне доверяешь?

— Что ты несёшь, Савка, чёрт такой! Чтоб я тебе да не доверял! — возмутился Николай.

— Ну, то и хорошо, что доверяешь… Только знаешь, больше так меня не называй, да и сам тоже, не очень…

— То-то я смотрю… — прищурился Николай, раньше ты через слово, всё чё… м-м, ну в общем, это… А сейчас только «пёс» да «лукавый»!

— Заметил? —

улыбнулся Савелий, — Это я с прошлого года. Был я тогда по газетным делишкам в городе Кронштадте. Дрянной городишко, доложу тебе. Босяки, пьянь, рвань. Вечером далеко от гостиницы не отходи, запросто голову проломить могут. А мне-то как раз и надо не по центральным улицам рыскать, а по таким именно притонам. В Одессе-то я всех босяков знаю, в Питере тоже многие знакомы, а здесь как-то не очень мне уютно.

Ну, повидался с кем надо, спешу к себе, а тут гляжу, навстречу мне толпа движется. Странная толпа, замечу. Вроде босяки, идут нельзя сказать, что спокойно, шумят, руками размахивают. Но всё это как-то беззлобно что ли, наоборот, даже восторженно. Впереди батюшка идёт: обычный такой, не помпезный, худощавый, в одной ряске лёгонькой и… босиком! На улице март-месяц, между прочим, грязно, холодно, мокро. А он идёт себе, словно в сапогах и в шубе, да улыбается так радостно, светло.

Поравнялись они со мной, а я стою, смотрю на него, словно заколдованный, уж больно чудна?я картина получается. Тут он со своей свитой около меня останавливается и ласково так говорит, словно давнему знакомцу:

— Что, Савелий, чудно? тебе?

— Чудно? — говорю, — батюшка!

— А ты не чудись, я одежду да сапоги вот этим людям отдал, они им нужнее, а мне Господь ещё даст. Ты бы тоже пожертвовал что-нибудь, глядишь, и тебе Бог бы помог. А то ты всё для себя, да для врага стараешься!

— Какого врага? — не понимаю.

— А того самого, который у тебя всё знает, да всех побирает! Не поминай его больше, тогда тебе лучше будет!

Не помню сам, как портмоне вытащил и давай раздавать деньги налево и направо. А священник стоит, улыбается, смотрит на это всё действо. Затем кивнул мне, благословил и пошёл дальше со всей этой толпой босяцкой.

Не поверишь, Николка, с той поры язык не поворачивается эти слова произносить, будто останавливает какая-то сила. Даже, если слышу подобное, вздрагиваю. А дела мои после этого и впрямь в гору пошли, и гонорары мне повысили, и темы пришли интересные…

* * *

Утром Николай проснулся рано и, едва одевшись и умывши лицо, принялся в нетерпении прохаживаться по комнате, часто подходя к Савкиной двери — слушать, не проснулся ли?

Подходил к столу, доставал то статуэтку, то конверт с банкнотами. Перебирал их, рассматривал, в досаде бросал обратно и снова принимался топтаться под дверью, припадая на раненую ногу.

Наконец, около десяти часов, дверь отворилась и мрачный, не выспавшийся Савелий появился в комнате Николая.

— Ну что тебе неймётся-то, леший? — хмуро спросил он. — Я всю ночь в этих письмах ковырялся, под утро только задремал, а тут ты давай под дверью топтаться, вздыхать, стульями греметь! И что ты у нас такой нетерпеливый? Поспал бы лучше с утра!

— Не могу я спать, и так полночи проворочался, всё думал, что там, в этих бумагах? А тебя я знаю: буркнешь два слова и умчишься, оставив меня тут во мраке неведения. Вот и караулю с утра…