Лучший роддом на Мертвой улице
Шрифт:
– Не верится даже.
– Так и было! Недаром же говорят, что у нас лучшие специалисты.
– Специалисты то хорошие, только платят мало. Как бы в частные клиники не поубегали.
– Ты чего? – Лиля испуганно посмотрела на подругу и трижды постучала по столу.
– Чего стучишь? Он же пластмассовый, – усмехнулась Оля. – Всё, что может позволить себе наша клиника.
На столе зазвонил телефон. Лиля так сильно подскочила на месте, что расплескала остатки чая на белый халатик.
– Вот черт! – возмутилась Лиля и взяла трубку. – Да. Угу. Поняла. Как часто? Нет. Не волнуйтесь. Скоро. Куда выезжать?
– Новенькая?
– Да. Первородка. Воды отошли уже. Но схватки нерегулярные и слабые.
– Хорошо. Люблю, когда новенькие приезжают. Они такие смешные, растерянные. На котят похожи, которых оторвали от мамкиной сиськи. Как мышки из анекдота – сидят такие, а глаза огромные.
***
Девчонки захихикали и вернулись к своим обязанностям. На дворе стояло лето. Несмотря на это, в роддоме было холодно. Роженицы привыкали к спартанским условиям, которые создали себе на ближайшие пять лет.
***
На стене, напротив девушек, висели часы. Они неспешно отсчитывали минуты, но в этом месте могло показаться, что время остановилось. Медсестрички устали от вереницы побледневших женщин, которые сновали перед ними, держась за большущие животы. Женщины не могли дождаться, когда боль оставит их измученные тела, сменив ужасную пытку материнским счастьем. Врачи хотели отдохнуть и от помощниц, и от пациенток. Но время издевалось над всеми. Оно ползло настолько медленно, как только могло, лениво перебирая фигурными стрелками.
***
– Языками чешете? – строго спросила подошедшая грузная Алевтина Эдуардовна. Девочки подскочили от неожиданного окрика.
– Да что вы такое говорите, баба Аля! – наигранно возмутились Лиля и Оля.
– Какая я вам баба? – закричала Алевтина. – Мне до бабы еще ого-го сколько нужно, малолетки невоспитанные.
Девочки переглянулись, но промолчали. Алевтина Эдуардовна продолжила свой путь. Она направлялась по тусклому коридору к парадной двери. Привезли новенькую. Алевтина сегодня была не в духе. Хотелось на всех кричать, одергивать их, сыпать нравоучениями, колкостями.
– Ну ничего, на молодухе брюхатой отыграюсь, – засопела Эдуардовна. – Такая ничего не скажет, – констатировала докторица, сверкнув холодными глазами. Она вошла в следующую комнату, прикрыв за собою дверь. Сразу было понятно, кто проиграет эту битву.
– Кто тут у нас? – нарочито приветливо выкрикнула Алевтина.
– Я, – растерянно прошептала молоденькая женщина.
– Кто я? – иронично процедила Эдуардовна, сменив вежливость нетерпением. – Фамилия как твоя?
Алевтине Эдуардовне не было сегодня дела до фамилий, чужих страданий, церемоний и задушевных бесед. Ей не хотелось никого успокаивать. У неё была своя миссия. Главное – узнать, что собой представляет дама. Подойдёт она для ее плана, или нужно сосредоточиться на других. "Нет, это не то, что мне нужно", – поняла гинекологиня и практически сразу потеряла интерес к новенькой.
– Ложись! – скомандовала Алевтина. – Чего не побрилась? Из деревни, что ли? Мне теперь детей твоих по джунглям ловить? Ты еще разревись здесь! Вот глупые роженицы пошли. Запомни, женщина – незаполненная матка на кривых ножках. Бабы – разумные существа. Они должны уметь пользоваться умом, а не одними дырками.
Алевтина Эдуардовна отправила новенькую на вторую схватку – девочки
Глаза молодых медсестер были настолько злыми, что, казалось, если чуть-чуть замешкаться с ответом, то тебя мигом приставят к зелено-белой стенке и расстреляют нечеловеческим негодованием. Сколько эти стены почувствовали прикосновений. О них облокачивались дрожащими спинами, трогали потными ладошками, упирались бледными лбами. Унылый коридор в больнице на Мертвой улице видел столько боли, сколько не мог выдержать, поэтому понемногу осыпался, стараясь по частям убежать из этого Ада.
Длинный коридор с дверьми, за которыми прячутся судьбы. Комнаты-близнецы – кровати с продавленными пружинами, стеклянные боксы для младенцев, тумбочки, которые были старше самого Владыки, ржавый умывальник в углу. Один стол на всех. На нем меняли подгузники, пеленали, делали прививки. Больше в комнате не было ничего. Кроме холода, который окутывал рожениц, не давая им сойти с ума окончательно.
На втором этаже размещались комнаты с душем, умывальником, туалетом, небольшим телевизором. Стены здесь были выкрашены в белый цвет. На полу лежал новый линолеум. В номерах располагались по две кровати. Не потому, что здесь клали рожениц попарно, хотя, когда роддом был забит под завязку, то приходилось делать и такое. Дополнительная кровать стояла для родственника. Чаще всего здесь оставались мужья, настоящие мужья. Они понимали, что нести ответственность за ребёнка, роженицу должны трое: сама женщина, ее муж и доктор.
Здесь акушерки ходили с добрыми лицами и благими намерениями. Тут солнце светило ярче, дышалось свободнее, боль переносилась легче. На самом деле так думали девочки, которые располагались внизу: бедняжки, глупышки и просто наивные женщины. Те, кто думал, что платные роды – это неправильно, предосудительно и даже криминально.
***
На самом деле никто снизу не знал, что происходит на втором этаже. Но каждая, которая побывала на первом, корила себя за легкомыслие. Они пообещали, что больше никогда здесь не окажутся. Что им тоже под силу прорваться наверх, где из умывальника и душа течёт тёплая вода. Туда, откуда не доходят крики персонала, где царит порядок и душевный покой.
***
– Какие трусы? – доносилось из-за двери. – Ты чокнулась? Никто не должен надевать трусы. Вот так и ходить! В другой корпус нужно? И что? Ты что, бестолковая? Тряпку зажала и пошла. Что тут непонятного? Не выпадет, ляжками держи. Где можно? Вот туда нужно было идти. Чего сюда приперлась? Придут умные, а нам потом возиться с ними.
***
Как при таком отношении к людям роддому удавалось оставаться лучшим – загадка. Наверное, женщины готовы прощать многое, если им помогут сохранить дитя. Крики, оскорбления, обвинения забывались в тот момент, когда они чувствовали, как из тела что-то выскальзывает. А когда это что-то начинало заходиться криками, на душе становилось так спокойно, что никакая, даже самая грозная, акушерка не смогла бы сломать наступившее умиротворение.