Лукавый взор
Шрифт:
Париж, 1832 год
Араго с надеждой всматривался в милое испуганное личико модистки. Восемнадцать лет назад, в 1814-м, той девочке, которая спасла ему жизнь, было шесть или семь лет. У модистки каштановые волосы и темные глаза, то и дело заплывающие слезами: видимо, боится, что за опоздание ее ждет нагоняй от графини. Та девочка тоже плакала, дрожа от жалости и страха и убирая с лица растрепанные кудрявые пряди, глядя на Державина. Рядом топтался Тибо, который старался выглядеть молодцом…
Араго тяжело вздохнул.
Он
Фрази и Тибо – вот как их звали.
Фрази!..
Неужели это она? Неужели она?!
Нет, не может быть. Модистка совсем юная. А Фрази сейчас должно быть лет двадцать пять, не меньше.
– Да где же ее сиятельство?! – чуть не плача простонала девушка, и внезапно раздался голос Андзи, крикнувшей с середины лестницы:
– Да ее шиятельство, наверное, в будуаре ваш поджидает. Вон туда пройдите, – она махнула рукой в сторону комнаты, где бывшие инсургенты несколько минут назад лелеяли свой польский гонор. – Анфиладою [69] идите, второй апартамент – это и ешть будуар.
– Ой, надо платье с крыльца забрать! – спохватилась модистка и побежала вниз по лестнице.
Андзя, видимо, сообразив, что сейчас раскроются ее проделки с колокольчиком, скинула сабо, схватила их в охапку и ринулась следом, приговаривая:
69
Анфилада – длинный сквозной ряд комнат, все их двери находятся на одной оси. Можно пройти всю анфиладу, никуда не сворачивая.
– Погодите, погодите, мамжель, отопру!
Широкоплечий поляк тоже заспешил, прыгая через ступеньки, и мигом обогнал обеих.
«Попалась Андзя! – усмехнулся Араго. – Однако где же все-таки я видел этого человека?..»
– Але, панове [70] , наверняка наша кава уже простыла, – воскликнул кто-то, и теперь уже все гости помчались вниз, словно умирали от жажды и голода. Впереди бежали паны, предоставив паннам осторожно спускаться в своих шелковых бальных башмачках по скользким ступенькам.
70
Однако, господа… (польск.).
Араго сделал шаг назад, решив воспользоваться случаем и незаметно проскользнуть в будуар графини, прежде чем модистка принесет туда новый наряд. По его расчетам, в запасе был минут пять. Он не оставил надежды затеять интрижку с прекрасной Стефанией, а момент внезапности может обеспечить успех свидания. Ничего особенного добиться времени не хватит, но поцелуй можно успеть сорвать, если повезет! Араго не раз убеждался на собственном опыте, что первый поцелуй – залог немалого успеха. А то, что польская красавица графиня, безусловно, опасна, можно сказать, враг, придавало ситуации не только особую пикантность, но и побуждало к
«Без страдания ничего хорошего не получишь!» – лицемерно вздохнул наш герой и уже сделал было первый шаг к достижению этого «хорошего», как вдруг…
– Кто вы и как сюда попали, мсье? – раздался вдруг вкрадчивый голосок, и Араго, обернувшись, увидел рядом ту самую даму в розовом, которая так нелицеприятно отозвалась о хозяйке. Фружа – кажется, так называли ее приятельницы? – Я вас раньше здесь никогда не видела!
– Меня зовут Жан-Пьер Араго, я… – начал было рекомендоваться Араго, но Фружа перебила его:
– Ах да, вы редактор «Бульвардье»! Значит, Стефка и вас уловила в свои сети? – хохотнула Фружа. – Положительно, она собирает коллекцию из журналистов!
– Собирает коллекцию из журналистов? Вы видели в этом доме много нашего брата? – улыбнулся Араго.
– Конечно, – задорно кивнула Фружа. – Я ведь частенько здесь бываю. И знаю всех гостей моей кузины Стефании.
– Графиня – ваша кузина? Но вы говорите по-французски, как француженка, совершенно без акцента, мадемуазель… – с улыбкой проговорил Араго и вопросительно умолк.
– Мадам Ревиаль, – уточнила его собеседница. – Эуфросина Ревиаль.
Араго искренне надеялся, что при звуке этого имени на его лице ничего не отразилось. Эуфросина – это у поляков то же самое, что по-русски Евфросиния, а по-французски – Эфрази… Фружа – то же самое, что Фрази!
А вдруг?..
– На самом деле наше родство со Стефкой очень отдаленное, но мы называем друг друга кузинами, это гораздо удобней, чем всем и каждому объяснять, – продолжала болтать мадам Ревиаль. Потом она обворожительно улыбнулась и добавила вкрадчиво: – Кстати, хорош не только мой французский, но и русский…
– Я слышал, угнетатели из России принуждали жителей бывшего Царства Польского непременно изучать свой язык, – посочувствовал Араго, для которого не было секретом, что почти все представители «великой эмиграции» говорили по-русски. Впрочем, они стыдились этого в той же степени, в какой гордились знанием французского!
– Ах, Матка Боска [71] ! – хохотнула Фружа… пардон, мадам Эуфросина Ревиаль. – Я ни дня не жила в Польше, уж не знаю, к сожалению или к счастью. Я родилась в Париже! Моя мать – француженка, отец – поляк, он некоторое время служил в посольстве Российской империи, отсюда мои знания.
71
Матерь Божия (польск.).
Фрази была уверена, что ее отец – француз, а не поляк. Но мать была русская!
Не она. Не она!
Только имя такое же. Только имя…
А если Фрази ошибалась? Или он сам что-то забыл, что-то перепутал? А если Фружа нарочно врёт сейчас, отводит глаза? Или просто боится признаться, что ее отец был русский?
– Отец несколько лет служил при князе Куракине, – продолжала лопотать мадам Ревиаль. – Вы, конечно, слышали о его расточительности, поражающей воображение?
Служил при князе Куракине?..