Луки и арбалеты в бою
Шрифт:
– Расклинить? – переспросил Гете. – А что это значит?
– Это технический термин каретников, – отвечал я, – и значит, собственно, „расщеплять“, но с помощью клина, забиваемого во всю длину ствола. Если ствол прямой, вернее, если его волокна идут прямо вверх, то и отдельные куски будут прямыми и, безусловно, годными для лука. Из искривленного ствола, поскольку клин идет по направлению волокон, никакого лука не сделаешь.
– А что, если распилить ствол на четыре куска? Ведь каждый из них обязательно будет прямым.
– Да, но если ствол хоть немного искривлен, пила перережет волокна, и для лука этот материал уже не сгодится.
– Понимаю, – сказал Гете, – такой лук неизбежно сломается. Но рассказывайте дальше.
– Итак, – продолжал я, – второй лук я смастерил из куска расклиненного ясеня. На тыльной стороне этого лука ни одно волоконце не было повреждено, он был прочен и крепок, но, увы, натягивался не легко, а, напротив, очень туго. „Вы, наверное, взяли кусок ясеня-семенника, – сказал мне каретник, – а это самая неподатливая древесина, испробуйте-ка вязкий ясень, из тех, что растут под Хопфгартеном и Циммерном, и дело у вас пойдет на лад“. Из разговора с ним я узнал, что ясень ясеню рознь и что одна и та же древесная порода дает разную древесину, в зависимости от места и почвы, на которой произрастало дерево. Узнал я также, что эттерсбергская древесина не ценится как поделочный лесоматериал, тогда как древесина из окрестностей Норы славится своей прочностью, почему веймарские извозчики и стараются чинить свои экипажи в Норе. В ходе дальнейших своих усилий я уже и сам заприметил, что у деревьев, растущих на северных склонах, древесина тверже, а волокна располагаются прямее, чем у тех, что растут на южных. Да оно и понятно: на затененной северной стороне молодое дерево жадно тянется вверх, к солнцу, к свету, и волокна конечно же распрямляются. К тому же затененное местоположение способствует образованию более тонких волокон; мне это бросилось в глаза на деревьях, которые растут не в лесу, а свободно, так что одна их сторона постоянно подвержена воздействию солнца, другая же всегда остается в тени. Когда такой ствол лежит перед нами распиленный на куски, мы видим, что его сердцевина находится не посередке, а смещена к одной стороне. Происходит же это оттого, что годовые кольца с южной стороны ствола, постоянно согреваемой солнцем, развиваются сильнее, а значит, становятся шире. Поэтому, когда столяру или каретнику нужна прочная, но тонкая древесина, они обычно предпочитают брать северную, или, как они выражаются, „зимнюю“, сторону ствола.
– …Надо думать, вы сделали еще один лук, уже из вязкого ясеня?
– Совершенно верно, – отвечал я, – взяв для него аккуратно расклиненный „зимний“ кусок с тонкими волокнами. Этот лук легко натягивался и был достаточно упруг. Однако через несколько месяцев он искривился, стал менее эластичным. Для следующего лука я взял кусок молодого дуба, кстати сказать, и это очень неплохая древесина, но некоторое время спустя с ним произошло то же самое, затем я испробовал ствол грецкого ореха – этот материал был уже получше – и под конец ствол тонколиственного клена, и тут уж ничего лучшего желать не оставалось.
– Я знаю это дерево, – заметил Гете, – оно часто встречается в Геккене. Наверное, оно дает хорошую древесину. Но я редко видел даже самый молодой ствол этого клена без ветвей, а ведь для лука вам нужен ствол совершенно гладкий.
– На молодом стволе, – отвечал я, – действительно есть ветви, но когда дерево подрастет, эти ветви обрубают, если же оно стоит в чаще, они отпадают сами собой. Если дерево в момент, когда ему обрубили ветви, имевшее уже три-четыре дюйма в диаметре, продолжает расти так, что снаружи на него ежегодно нарастает новая древесина, то через пятьдесят-восемьдесят лет внутренняя его часть, в таком изобилии порождающая ветви, будет окружена слоем здоровой, без ветвей, древесины не менее чем в полфута толщиной. Такое дерево являет вашему взору крепкий и гладкий ствол, но что за коварство таится в его нутре, мы, конечно, не знаем. Поэтому рекомендуется выпилить из ствола толстый брус и уже от него отрезать внешнюю часть,
– А я думал, – сказал Гете, – что для лука нужно не распиленное, а расколотое, или, как вы выражаетесь, расклиненное, дерево.
Этот стрелок – не английский йомен (даром что лук у него как раз такого типа), но… немецкий ландскнехт. Причем из эпохи если еще не мушкетов, то уж аркебуз-то точно.
– Если в него можно вогнать клин, это, безусловно, так. Ясень, дуб, грецкий орех расклинить немудрено, волокна в них грубые. Другое дело клен. Тончайшие его волокна срослись так тесно, что установить их направление, равно как и разделить их, невозможно, а разве что искромсать. Поэтому клен надо распиливать, что крепости лука нимало не повредит.
– …Но скажите мне следующее о вашем излюбленном луке. Я видел шотландские луки: одни – совершенно прямые, другие – с изогнутыми концами. Какие же, по-вашему, лучше?
– Мне думается, – отвечал я, – что лук со слегка заведенными назад концами пружинит сильнее. Поначалу я делал концы прямыми, потому что не умел сгибать их. Но, освоив это искусство, стал всегда загибать концы, я считаю, что лук с загнутыми концами не только выглядит красивее, но и силы ему прибавляется.
– А правда, что концы сгибают на жару?
– На влажном жару, – отвечал я. – Когда лук практически уже готов, упругость его распределена равномерно и он уже везде одинаково крепок, я опускаю один его конец дюймов эдак на шесть-семь в кипящую воду и целый час варю его. Затем я зажимаю этот размягченный и еще горячий конец между двух маленьких чурок, с внутренней стороны имеющих ту самую форму, которую я хочу придать изгибу лука, и оставляю его в этом зажиме не менее чем на сутки, чтобы он как следует высох; далее точно так же поступаю со вторым концом. Обработанные таким образом концы лука остаются неизменными, словно дерево от природы имело такой изгиб.
– А знаете, – сказал Гете с таинственной улыбкой, – у меня, кажется, имеется одна вещица, которая вас порадует. Что, если мы сейчас спустимся вниз и в руках у вас окажется настоящий башкирский лук?
– Башкирский лук! – воскликнул я вне себя от восторга. – Самый настоящий?
– Да, сумасбродный вы человек, самый настоящий, – сказал Гете. – Идемте…
Вот он, – сказал Гете. – …Да, он все еще такой же, каким был в тысяча восемьсот четырнадцатом году, когда мне торжественно преподнес его начальник башкирского отряда (разговор происходит в 1825 г. – Авт.).Ну, что скажете?
Я был счастлив, держа в руках любимое оружие. Лук был цел и невредим, даже тетива была еще достаточно натянута (надо полагать, лук хранился с надетой на него тетивой, что недопустимо для составных луков, наверняка Гете об этом просто не знал. – Авт.).Ощупав его, я обнаружил, что он не вовсе потерял упругость.
– Отличный лук, – сказал я. – В особенности хороша его форма, в будущем он послужит мне образцом.
– Из какого дерева он, по-вашему, сделан? – поинтересовался Гете.
– Как видите, лук весь покрыт тонким слоем березовой кожуры, дерево видно лишь на изогнутых концах. К тому же оно потемнело от времени, и не разберешь, что это такое, то ли молодой дуб, то ли орех, не знаю. Наверно, все-таки орех или схожая с ним порода, но не клен, волокна у него грубые, и оно, несомненно, было расклинено.
– А что, если вам сейчас его испробовать, – предложил Гете. – Вот и стрела. Но остерегайтесь ее железного наконечника, возможно, он отравлен.