Луки и арбалеты в бою
Шрифт:
Однажды подо мной была ранена лошадь у Хомса. Удар пронзил ей сердце, и в нее попало множество стрел. Она вынесла меня с поля сражения, хотя кровь шла у нее из ноздрей, как из сита, а я ничего не подозревал. Лошадь довезла меня до моих товарищей и пала.
Другая лошадь получила подо мной три раны у Шейзара во время войны с Махмудом ибн Караджей. Я продолжал сражаться на ней и, клянусь Аллахом, не знал, что она ранена, так как ничего особенного в ней не заметил.
Что касается слабости лошадей и чувствительности их к ранам, то вот пример этому.
Войско Дамаска однажды обложило Хама. Этот город принадлежал тогда Салах ад-Дину ибн Айюбу аль-Ягысьяни, а Дамаск – Шихаб ад-Дину Махмуду ибн Бури ибн Тугтегину. Я был
Шихаб ад-Дин сказал мне: „Ты выйдешь и воротишь их“. Я снял с одного из моих слуг кольчугу, которая была на нем, и надел ее. Затем я вышел и воротил сперва наших людей палицей. Подо мной была светло-гнедая лошадь, одна из самых породистых и рослых. Когда я воротил людей, враги уже двинулись на нас, и ни один всадник, кроме меня, не оставался вне стен Хама. Некоторые из них вошли в город, уверенные, что иначе их захватят в плен; другие спешились и были в моем отряде. Когда враги напали на нас, я осадил лошадь назад, повернувшись к ним лицом, а когда они отступили, я медленно последовал за ними вследствие тесноты и скопления людей. В ногу моей лошади попала стрела и пронзила ее. Лошадь упала вместе со мной, поднялась и снова упала. Я стал так сильно бить ее, что бойцы моего отряда сказали мне: „Войди в бастион, сядь на другую лошадь“. – „Клянусь Аллахом, – воскликнул я, – я не сойду с нее“. Я видел у этой лошади такую слабость, какой еще не видел ни у одной.
Вот пример выносливости лошадей.
Тирад ибн Вухейб, нумейрит, участвовал в сражении племени Бену Нумейр. Они убили Шамс ад-Даула Салима ибн Малика, правителя ар-Ракки, и овладели городом. Бой шел между ними и его братом Шихаб ад-Дином Маликом ибн Шамс ад-Даула. Под Тирадом ибн Вухейбом была породистая лошадь большой ценности. Она получила рану в бок, и кишки у нее вывалились. Тирад завязал их ремнем, чтобы лошадь не наступила на них и не разорвала, и продолжал сражаться до конца боя. Лошадь вернулась с ним в ар-Ракку и там пала».
Средневековый иранский рисунок: «смешались в кучу кони, люди»… У двух из четырех «попавших в кадр» стрелков луки отчетливо стального, более того, булатного цвета. Можно счесть это за художественную вольность (изображения подобных луков, прежде всего как оружия воинской элиты, иногда встречаются в иранской и моголо-индийской традиции), но… видимо, короткие луки элитного класса иногда бывали усилены булатной полосой. По крайней мере, в индийских оружейных коллекциях XIX в. они изредка обнаруживаются
Раз уж мы подняли такой вопрос, то самое время обсудить тему «лук и звери». Тем более что воинские навыки достаточно часто пересекаются с охотничьими. И не только в ранний «доармейский» период. В войске Чингисхана, где лучная стрельба наилучшим образом сочеталась со многими признаками армии чуть ли не современного типа, охота служила прекрасной тренировкой для реального боя. Более того: при добыче зверя монголы совершенствовали навыки, которые иначе как тактическими и не назовешь. Окружение, взаимодействие разных отрядов, оперативный обмен информацией (загонная охота разворачивается на огромном пространстве), ложные атаки и предоставление «противнику» пути (смертельно опасного!) для ложного бегства…
Это отмечают многие современники, как восточные, так и западные. Чжао Хун (вообще-то посол южнокитайского двора, но при этом не придворный чиновник, а служилый офицер из неспокойного пограничного округа, родом скорее всего степняк) в своем отчете «Мэн-да бэй-лу» («Полное описание монголов и татар») отмечает: «Татары рождаются и вырастают в седле. Само собою они выучиваются сражаться. С весны до зимы они гоняются и охотятся. Это и есть их средство к существованию. Поэтому у них нет пеших солдат, а все – конные
(Впоследствии Чжао Хун убедился, что навыки «командной игры» отрабатываются не только на облавной охоте, но именно она является мерилом всего. Когда Мухали, наместник Чингисана в Северном Китае (Чжао Хун именует его «го-ван», то есть «князь государства») заметил, что его гость не явился на конную игру в мяч – между ними состоялся разговор, который в отчете императорскому двору выглядит так: « „Сегодня играли в мяч. Почему ты не пришел?“ Я, ваш посол, ответил: „Я не знал вашей воли пригласить меня и поэтому не посмел прийти“. Тогда го-ван сказал: „Ты приехал в наше государство, следовательно, стал человеком одной с нами семьи. Приходи веселиться с нами всякий раз, когда бывает пир, игра в мяч или облава на зверей и выезд на охоту! Зачем еще нужно, чтобы приходил человек приглашать и звать!“ После этого го-ван громко расхохотался и оштрафовал вашего посла шестью чарками вина. К концу дня ваш посол неизбежно опьянел сильно» [3] ).
3
Остается только добавить, что вышеупомянутая игра («цзи цю» или «да цю») была известна и в конном варианте (аналог поло), и в пешем (нечто вроде футбола), причем у всех тогдашних народов-носителей всаднической культуры она тоже рассматривалась как средство боевой подготовки. Киданьские императоры в течение длительного времени не разрешали покоренным народам играть в такие игры, чтобы те «не получили боевой выучки», а чжурчжэньский император незадолго до крушения своей державы под ударами монголов издал указ, согласно которому военным чинам предписывалось играть в цзи цю три раза в месяц «для упражнений в военном деле».
Если бы Олимпийский комитет в свое время осознал, что конный спорт, стрельба из лука, футбол и спортивная охота представляют собой родственные явления, отказ от занятий которыми штрафуется шестью чарками вина, физкультурное движение сейчас выглядело бы совсем иначе…
Гильом Рубрук пишет почти о том же, только не удивляясь, как это монголы ухитряются обходиться без письменных приказов: «Когда они хотят охотиться на зверей, то собираются в большом количестве, окружают местность, про которую знают, что там находятся звери, и мало-помалу приближаются друг к другу, пока не замкнут зверей друг с другом, как бы в круге, и тогда пускают стрелы».
В «Ясе» Чингисхана все это тоже прописано недвусмысленно: «Когда нет войны с врагами, пусть учат сыновей, как гнать диких зверей, чтобы они навыкли к бою и обрели силу и выносливость и затем бросались на врага, как на диких животных, не щадя». Как видим, присутствует установка на то, чтобы каждый монгольский воин целенаправленно осваивал искусство ведения боя еще с детских лет, на примере облавной охоты. Неудивительно, что и в своих указаниях для военачальников Чингисхан словно придерживается инструкций, автоматически вытекающих из правил загонной охоты в конном строю – только с поправкой на пресловутые законы военного времени (хотя и футбольные тренеры, чувствуется, готовы были бы с таким требованием согласиться): «В случае же отступления все мы обязаны немедленно возвращаться в строй и занимать прежнее место. Голову с плеч тому, кто не вернется в строй или не займет своего первоначального места».
Ну и, конечно, такие охотничьи рейды позволяли заготовить продовольствие для армии. Тут, кроме самих охотников-воинов, действовала особая служба; впрочем, все монголы в достаточной мере владели искусством боевой лучной стрельбы, конной охоты и навыками «превращения» добычи в запасы провианта наряду с общим опустошением местности. Настолько, что когда какие-либо отряды этого НЕ делали, такое требовало специальных объяснений: «Когда они желают пойти на войну, то отправляют вперед передовых застрельщиков, у которых нет с собой ничего, кроме войлоков, лошадей и оружия. Они ничего не грабят, не жгут домов, не убивают зверей, а только ранят и умерщвляют людей, а если не могут иного, обращают их в бегство; все же они гораздо охотнее убивают, чем обращают в бегство…»(Плано Карпини)