Лукиан Самосатский. Сочинения

Лукиан

16. Разве не у Гомера об этом написано? Не есть ли это лишь двусмысленный обман, разверзающий перед нами двойную пропасть? Но, если хочешь, я приведу тебе еще слова самого Зевса. Не он ли сказал Эгисфу, что ему суждено жить долгие годы, если удержится от прелюбодеяния и от коварных замыслов против Агамемнона, если же отважится на подобные деяния — смерть не запоздает? Да я и сам частенько пророчествовал подобным образом: "Если убьешь своего ближнего, будешь приговорен к смерти; а если не сделаешь этого, будешь прекрасно жить и

…смертный последний твой час наступит не скоро".

Видишь,

как неустойчивы указания поэтов, двусмысленны, и нет под ними ничего прочного. Брось же все это, да запишут и тебя в небесную "Книгу добрых".

17. Критий. Добро! Ты все опять привел к началу. Скажи однако, Триефонт: ну, а деянья скифов тоже в небесах записываются?

Триефонт. Все записывается, раз и среди иноплеменников встретится порядочный человек.

Критий. Много же, судя по твоим словам, должно быть писцов на небе, чтобы всему вести запись!

Триефонт. Не богохульствуй и не говори всяких пустяков об истинном боге, но вступи в число оглашенных и научись от меня, если хочешь жить вовеки веков. Если бог небо раскинул как воловью шкуру, землю на водах утвердил, звезды сложил в созвездья, человека вывел из небытия, — что же удивительного, если он и поступки каждого записывает! Ведь и ты, оборудовав домишко, служанок и слуг в нем поставив по местам, никогда не пропустишь им обманных поступков. Насколько же легче богу, создателю всего, все обежать, и дела и мысли каждого? А твои боги для тех, кто мыслит здраво, — игрушечные боги!

18. Критий. Необыкновенно хорошо ты говоришь! И со мной делается как раз обратное тому, что было с Ниобой: из каменного столба я снова стал человеком. Итак, этим богом я и поклянусь тебе, что никакого худа от меня не приключится.

Триефонт. Поскольку ты действительно, от чистого сердца, меня любишь, ты не обойдешься со мною коварно, не будешь

В мыслях таить одно, говорить же устами другое.

 Давай же, спой мне теперь свою удивительную песенку, чтобы и мне в свой черед побледнеть и совсем перемениться в лице! Хотя не стану я безгласным, как Ниоба, но все же в птицу превращусь, подобную соловью, и в песне разнесу по цветущим лугам поразившие тебя чудеса.

Критий. Во имя сына, от отца рожденного, не случится с тобой этого!

Триефонт. Говори же, от духа получив силу речи. А я сяду, готовый -

Лишь замолчит Эакид, тотчас подхватить его песню.

19. Критий. Вышел я на главную улицу, намереваясь сделать кое-какие самонужнейшие покупки. И вот вижу: целая толпа народу о чем-то между собой шушукается, к самому уху припадая губами. Окинув их взглядом, я прикрыл рукой глаза от солнца и стал зорко высматривать, не увижу ли кого-нибудь из друзей. Наконец замечаю Кратона, служащего, с которым мы дружим с детства и вместе выпиваем.

Триефонт. А, знаю, о ком ты говоришь. Этот сборщик податей! Но что ж дальше?

Критий. Ну вот: локтями порастолкав толпу, я пробрался вперед и, пожелав доброго утра, подошел к Кратону.

20. В это время один человек, по имени Харикен, старикашка с храпом в носу, закашлялся, выворачивая нутро, а слюна у него была чернее самой смерти, и стал держать речь расслабленным голосом: "Он, как я сказал, оставит долги сборщикам податей и ростовщикам уплатит за них, что полагается, и всем частным лицам, и государству, и чародейные слова примет, не причисляя их к особому искусству". И много разной более ядовитой чепухи он нес. Но окружавшие с удовольствием внимали его речам и были увлечены новизной того, что слышали.

21. Потом заговорил

другой, по имени Хлевохарм, в совершенно истертом плаще, босой и с непокрытой головой; лязгая зубами, он сказал: "Некий оборванец, пришедший с гор, с остриженными волосами, показал мне слово, начертанное в театре священными письменами, слово о том, что он наводнит золотом всю прохожую улицу". Тогда выступил я и, следуя Аристандру и Артемидору, сказал: "Не добром для вас кончатся такие сны: тот говорит об уплате долгов, — его долги соответственно умножатся; этот же и последнего обола лишится, как приобретенной во сне груды золота. Мне, право, кажется, что вы, уснувши на Белой Скале в Стране Снов, за короткую ночь столько чудес нагрезили".

22. Все расхохотались во все горло, признав меня совершенным невеждой, и, казалось, вот-вот задохнутся от смеха. Обращаясь к Кратону, я сказал: "Разве уж так плохо я это все выноздрил, — говоря языком комедии, — и не по Аристандру тельминскому, не по Артемидору эфесскому исследовал их сны?" — "Молчи, Критий, — ответил он. — Если ты сумеешь придержать язык, я посвящу тебя в великолепные таинства и открою то, что ныне готово свершиться. Ибо не сны это, но истина, и в месяце Месори они сбудутся". Услыхав такой ответ от Кратона и убедившись, что все они свихнулись разумом, я покраснел от стыда за них и с угрюмым видом пошел прочь, крепко браня Кратона. Вдруг один из них, взглянув на меня мрачно и свирепо, схватил за плащ, разорвав его, и стал убеждать меня войти в уговор с ними, подбиваемый тем престарелым чудаком.

23. Они завели об этом длинный разговор, и Кратон убедил меня, злосчастного, вступить в круг этих обманщиков и встретиться с ними в так называемый "пагубный день": он утверждал, что я буду посвящен во все их таинства. И вот я прошел сквозь "железные ворота", переступив "медный порог". Покружив по многочисленным лестницам, я попал наконец в чертог с золоченой кровлей, напоминавший дворец Менелая в описании Гомера. Конечно, я тоже стал озираться вокруг, как тот юный островитянин. Но, великий Зевс, не Елену увидел я, а сгорбленных и побледневших людей. Они же, заметив меня, обрадовались, пошли мне навстречу и спросили, какие печальные новости мы им принесли. Они явно желали всего наихудшего и радовались бедам, как театральные богини возмездия. Наклонившись друг к другу, голова к голове, они пошептались, а потом спросили меня:

"Кто ты? Откуда пришел? От кого и где ты родился?

Судя по внешности, ты человек порядочный" Я ответил: "Порядочных людей вообще мало, как я посмотрю. А зовут меня Критием. Я — здешний, как и вы".

24. Тогда эти верхогляды спросили меня: "Как дела в городе? Как дела вообще на земле?" Я ответил: "Все довольны и впредь будут довольны". Они подняли брови в знак несогласия: "Ну, нет, ведь положение города чревато бедами". Я отвечал в их духе: "Вы, на небеса восходящие и с высоты все созерцающие, с величайшей зоркостью и это заметили. Ну, а как обстоят дела в эфире? Будет ли солнечное затмение? Очутится ли Луна на прямой линии между Солнцем и Землей? Расположатся ли Марс и Юпитер под прямым углом, а Сатурн — в противостоянии с Солнцем? Произойдет ли соединение Венеры с Меркурием, и будут ли от этого зачаты гермафродиты, которые так радуют вас? Пошлют ли нам небеса проливные дожди? Или снегом обильным устелют землю? Градом побьют хлеба или наведут на них ржавчину? Голод и мор и засуху нашлют на нас? А как сосуд с громами? Не опустел ли? И возобновлены ли запасы в складе молний?"