Лукиан Самосатский. Сочинения
Шрифт:
3. Но ведь дело обстоит совсем не так: какую огромную ценность имела бы похвала, если бы возможно было на деле вкусить плоды подобных преувеличений. Сейчас же, мне кажется, то, что происходит с этими людьми, напоминает положение безобразного человека, к лицу которого ктонибудь приложил бы прекрасную маску, и тот возомнил бы о своей красоте, хотя первый встречный может маску снять и уничтожить, и только больший смех возбудит он, когда окажется с собственным лицом и все увидят, какое уродство было прикрыто красивым обличьем. Или еще: если кто-нибудь, сам будучи малорослым, подвязал бы себе котурны и вздумал соперничать в росте
4. Вспомнила женщина и еще кое-что в том же роде. Она рассказала, как одну женщину из знатных, красивую, в общем, и скромную, но малорослую и очень несоразмерно сложенную, какой-то поэт воспел в своем стихотворении за многие достоинства, и в том числе за прекрасную, величественную наружность: с тополем сравнивал поэт ее, высоким и стройным. Женщина была очень обрадована этой похвалой, как будто вырастая с песней, и рукоплесканием выражала свое одобрение, а поэт, видя, что женщина довольна похвалами, несколько раз повторил то же самое, пока, наконец, один из присутствующих, нагнувшись к его уху, не сказал: "Довольно, любезный, а то, пожалуй, ты заставишь эту женщину встать во весь рост".
5. Близкий к этому, но гораздо более смешной поступок совершила Стратоника, супруга Селевка: она устроила состязание поэтов, назначив большие деньги в награду тому, кто сумеет лучше воспеть ее волосы, хотя была она как раз лысой и не имела ни одного собственного волоса. И, хотя она обладала такой головой, хотя все знали, что волосы выпали после долгой болезни, Стратоника все же слушала бесстыдных поэтов, которые рассказывали о ее "гиацинтовых локонах", заплетали ей пышные кудри и курчавому сельдерею уподобляли не существующие вовсе волосы.
6. Женщина, нами возносимая, подсмеивалась над всеми, кто так предается льстецам, и прибавила, что многие желают быть обманутыми такою же лестью не только в хвалебных речах, но и в живописи. Такие женщины благоволят, говорила она, больше всего тем художникам, которые сумеют изобразить их в наиболее привлекательном виде. А есть и такие даже, что приказывают мастеру убрать часть носа, или потемнее написать глаза, или добавить еще что-нибудь, чем хотелось бы им обладать. Потом, забывая себя, увенчивают чуждые им изображения и нисколько на них не похожие.
7. Говорила она и другое в этом же роде, одобряя в целом твое сочинение и одно лишь считая для себя неприемлемым: что ты сравнил ее с богинями Герой и Афродитой. "Это превышает, — говорила она, — мою или, лучше сказать, вообще природу всякого человека. Я считала бы даже излишним, чтобы ты сравнивал меня с героинями: Пенелопой, Аретой, Феану, не говоря уже о высших богинях". Потом она добавила: "Что касается богов, я испытываю перед ними почтительный страх, даже несколько суеверный. Вот я и боюсь, не показалась бы я им вроде Кассиопеи, если допущу в отношении себя подобную похвалу. Да к тому же Кассиопея поставила себя вровень лишь с нереидами, а Геру и Афродиту почитала благочестиво".
8. Итак, Ликин, женщина велела тебе изменить написанное, иначе она призовет богинь в свидетели того, что ты написал это против ее воли: "Ты же, — сказала она, — должен помнить, что оскорбит ее эта книжка, если останется в том виде, какой ты сейчас ей придал, то есть не слишком-то благочестивой и почтительной к богам". Она полагает, что нечестием и пренебрежением
9. Она просила тебя не считать ее менее рассудительной, чем Александр: когда один строитель обещал Александру совершенно изменить внешний вид горы Афон и придать ей облик Александра, так что вся гора явит собою изображение царя, держащего в руках два города, то Александр отверг это чудовищное предложение, счел его непомерною дерзостью и запретил этому человеку создавать неправдоподобно огромные кумиры; Афон же велел оставить на месте и не принижать огромную гору до сходства с малым человеческим телом. Женщина хвалила возвышенную душу Александра и говорила, что превыше Афона воздвиг он себе памятник в умах тех, кто никогда его не забудет: свойства немелкого ума позволили ему презрительно отнестись к выражению столь чудовищного вида почести невероятной.
10. Женщина одобряет твое произведение и остроумие твоих образов, но не находит в них сходства с собою: ибо она недостойна, хотя бы отдаленно, таких сравнений, как недостойна их вообще ни одна смертная женщина. Таким образом, она возвращает тебе эту честь, преклоняясь пред теми, кто послужил тебе образцами для твоей картины. Тебе же надлежит хвалить ее, как подобает хвалить человека, и не давать ей обуви не по ноге. "Как бы не сомкнулись уста мои, — сказала она, — если я буду прогуливаться на котурнах". Далее она просила передать тебе следующее.
11. "Слышала я, — сказала она, — от многих, а правда ли это, о том лучше знать вам, мужчинам, будто не разрешается победителям на олимпийских играх ставить изваяния выше их действительного роста. Элланодики должны следить за тем, чтобы ни одно из этих изображений не превысило истинных размеров тела. Проверка изваяний совершается даже с большею тщательностью, чем отбор самих атлетов при допущении их к состязанию. Смотри же, — добавила она, — как бы не обвинили нас во лжи относительно размера и элланодики вслед за тем не сбросили наземь наше изваяние".
12. Вот чту она говорила. Итак, подумай, Ликин, как переделать книжку, убрать все такие места, и не впадать в соблазн в делах божественных. Право, она очень была смущена всем этим, дрожь пробегала по ней во время чтения, и она молила богинь быть к ней милостивыми, и вполне простительно, если она испытала такое, чисто женское, чувство. Говоря правду, и во мне возникло какое-то сходное решение. Когда я первый раз слушал тебя, я не разглядел в написанном никаких промахов, но теперь, когда эта женщина их отметила, я и сам начинаю думать то же самое. Случилось нечто похожее на то, что случается с теми, кто предается внимательному рассматриванию: когда мы смотрим на что-либо очень близкое, находящееся перед самыми нашими глазами, мы ничего не можем различить как следует; если же отойдем и взглянем с соответствующего расстояния, все выступает с полной ясностью: что — хорошо и что — не так.