Лукиан Самосатский. Сочинения
Шрифт:
2. И вот недавно, по одному делу, прибыл я в эту местность — нужно было плыть вверх по Эридану — и, пристально всматриваясь в берега, я не увидел ни тополей, ни янтаря, а местные жители не знали даже имени Фаэтона. Когда же начал я расспрашивать и разузнавать, скоро ли мы прибудем к тополям — к тем, что с янтарем, лодочники засмеялись и потребовали яснее объяснить им, чего я хочу. Тогда рассказал я им миф, что Фаэтон был сыном Солнца и, войдя в цветущую юность, потребовал у отца управления колесницей, упрашивая самому править хотя бы только один день. Отец уступил, и сын погиб, сброшенный с колесницы, а сестры, оплакивая его где-то тут, как сказал я, у вас, — ибо здесь, на Эридане, он упал, — превратились в тополя и до сих пор еще плачут по нему янтарем.
3. "Какой обманщик, какой лгун рассказал это тебе? — спросили они. — Мы никогда не видели никакого падающего возницы, и тополей, о которых ты говоришь, у нас нет. Как ты думаешь: если бы что-нибудь подобное приключилось, разве стали бы мы работать на веслах из-за двух оболов
Очень поразили меня эти слова, и я умолк, пристыженный, что, как малое дитя, претерпел за дело, доверившись поэтам, сочиняющим такое неразумное, так как ничто здравое их не удовлетворяет. Обманутый в этой моей первой и не малой надежде, я был сильно огорчен, как будто выскользнул из моих рук янтарь, о котором я уже много себе придумывал — куда и как употреблю его.
4. Что же касается многочисленных поющих лебедей на берегах реки, то об этом я думал получить от них неопровержимые указания, и тотчас запросил я лодочников (мы все еще плыли): "Ну, а где же у вас лебеди поют свою звонкую песнь, рассыпавшись по реке здесь и там? Говорят, что лебеди, будучи спутниками Аполлона и людьми-песнопевцами, где-то здесь превратились в птиц и потому поют еще и до сих пор, не позабыв искусства петь".
5. Лодочники же со смехом ответили: "Ты, кажется, любезный, сегодня не перестанешь выдумывать насчет нашей страны и реки. Мы же, постоянно плавая здесь и почти с детства работая на Эридане, видим иногда редких лебедей в речных заводях. Но кричат эти птицы жалко и неблагозвучно, так что вуроны и галки кажутся перед ними сиренами; поющих же сладостно, как ты рассказываешь, мы никогда даже во сне не слыхивали. Мы только удивляемся, откуда к вам доходят такие россказни".
6. Во многом же можно оказаться обманутым, если верить всем преувеличениям! Потому теперь и я опасаюсь за себя, не надеялись ли вы, придя и впервые от нас услышавши эту историю, найти и у нас некий янтарь и лебедей, а затем, спустя короткое время, уйдете, смеясь над нами, обещавшими вам найти в словах многие сокровища. Но свидетельствую, что ни вы, ни кто-либо другой никогда не слышали, да и не услышите, чтобы я хвастался чем-либо подобным. Но немало других можно встретить ораторов-эриданов, у которых не янтарь, но само золото источается из слов, а слова их намного звонче поэтических лебедей. Мои же речи — вы видите, как они просты и не приукрашены мифом, и песни никакой я не присоединяю. Берегись, как бы не испытал и ты чего-нибудь подобного, слишком понадеявшись на меня, как те, что рассматривают предметы, находящиеся в воде!
Они думают, что предметы таковы, какими они казались сверху, между тем как лучи расширяют отображение предмета. Потому, вытащив предметы из воды и найдя их гораздо меньшими, испытывают чувство досады.
Поэтому я заранее предупреждаю тебя: сливши воду и открывши мое достояние, не предполагай вытащить ничего бульшим, чем оно есть. В противном случае обвиняй себя самого в несбывшейся надежде.
ГАРМОНИД
Перевод Н. П. Баранова
1. Флейтист Гармонид спросил однажды Тимофея, бывшего его учителем: "Скажи мне, Тимофей, как мне стяжать славу моим искусством? Что делать, чтобы узнали меня все эллины? Остальному ты, был так добр, уже научил меня: как настроить флейту с безукоризненной точностью, как вдохнуть в ее дульце тонкую, нежную мелодию, как подчинить мягкие касания пальцев частой смене высоких и низких тонов, как следовать ритму, как созвучно сочетать мелодию с хором и как соблюдать особенность каждого лада — вдохновенность фригийского, обуянность лидийского, важность дорийского и тонкость ионийского. Всему этому я, действительно, от тебя научился.
Но самое главное, ради чего я так захотел стать флейтистом, — я не вижу, как могло бы оно для меня возникнуть от этого искусства: слава, слава всеобщая, стать особо отмеченным среди людских толп и чувствовать, что на меня указывают пальцем; вызывать, где бы я ни появился, тотчас обращение всех в мою сторону и возглашение моего имени: "Это он, тот самый Гармонид, лучший из флейтистов!" Ах, Тимофей! Так точно когда-то и ты, впервые придя из родимой Беотии, сопровождал своей флейтой "Дочь Пандиона" и одержал победу в "Безумном Аянте", музыку к которому создал твой тезка, — и никого не было тогда, кто не знал бы твоего имени, имени Тимофея из Фив. Но и сейчас, где бы ты не появился, сбегаются к тебе все, будто к сове — птицы. Вот то, из-за чего я пожелал стать флейтистом и ради чего многотрудно трудился, потому что игру на флейте саму по себе, если бы она далась мне в неизвестности, без того, чтобы стать через нее знаменитым, я не принял бы вовсе, хотя бы даже предстояло мне стать, неведомо для людей, Марсием или Олимпом. Ибо, как говорится, нет пользы в музыке немой и никем не слышимой. Наставь же меня, — закончил Гармонид, — и в этом: что должен я делать с самим собой и с моим искусством. Двойную я стану питать к тебе тогда благодарность: и за уменье играть на флейте и, больше всего, за славу, приобретенную с его помощью".
2. Ответил ему Тимофей так: "Ну, Гармонид, то, чего ты хочешь, — запомни это хорошенько, — дело нелегкое: успех и слава, и замеченным быть всеми, и известным. Если ты хочешь достигнуть этого как-нибудь так, мимоходом,
Гармонид не успел выполнить этот совет: во время игры, как рассказывают, когда он впервые выступал на состязании, дунув несколько старательнее, чем следовало, он отдал флейте свой последний вздох и, не получив венка, умер на сцене, в первый и последний раз выступив со своей флейтой на празднике Дионисий.
3. Однако слова Тимофея, мне кажется, обращены не только к флейтистам и не к одному Гармониду, но ко всем, кто домогается славы, выступая с чем-нибудь всенародно и чувствуя потребность в одобрении толпы. И вот, когда и я так же размышлял о себе и искал способа, как можно скорее стать известным всем, то, следуя слову Тимофея, начал высматривать, кто из жителей города был бы наилучшим, кому поверили бы все остальные, и кто один мог бы сойти за всех. Таким человеком, конечно, должен был, по справедливости, оказаться для меня ты, возглавляющий собой все, что есть самого лучшего, — отвес, так сказать, и точный уровень в подобного рода вопросах. Я думал: если я познакомлю тебя с моими сочинениями, и ты одобришь их, — ах, если бы так это когда-нибудь и случилось, я, конечно, достигну предела моих надежд, приобретя в одном поданном за меня голосе все остальные! И разве, предпочти я тебе другого, не следовало бы по заслугам признать меня сумасшедшим? Таким образом, по внешности делая ставку на одного человека, я, в сущности, выступал бы с моей речью совершенно так, как будто в один общий театр было созвано много людей со всех сторон. Ибо не подлежит сомнению, что ты один был бы лучшим судьей, чем каждый из них в отдельности и все они взятые вместе. Так, у лакедемонян, в то время как все прочие клали при голосовании каждый по одному камешку, только одни цари были на особом положении, и каждый из них клал по два; ты же имеешь сверх того камешки и эфоров, и геронтов, и вообще все остальные, — ты, чей голос — всегда большинство там, где дело касается образования, в особенности поскольку ты всегда готов положить белый спасительный камешек. Это и придает мне в нынешнем положении бодрость, хотя дерзость моя так велика, что справедливо было бы мне почувствовать страх. А кроме того, Зевс — свидетель, уже само собою заставляет меня быть смелее и то, что мои дела не совсем чужды тебе, ибо родом я из того города, которому не раз ты делал добро, — как самому городу, так и всей городской округе. Таким образом, и сейчас, если не в мою пользу склонятся при голосовании камешки и в меньшинстве окажутся лучшие, ты, присоединив к ним "камешек Афины", восполни недостающие голоса от себя и покажи, что восстановление справедливости — твое личное дело.
4. Меня ведь не удовлетворяет то, что раньше многие дивились мне, что я уже знаменит, что речи мои встречают одобрение слушателей. Все это мимолетные сны, как говорится, и лишь тень славы. Истина же в настоящем случае обнаружится. В нем — безошибочный приговор моим речам, и не будет никаких колебаний больше, какие бы кто сомнения ни выказывал: или должно будет признать меня человеком высокого образования, раз ты так решишь, или средь всех… но следует произносить только благоприятные слова, когда идешь на столь великое состязание.
Боги! Да буду я признан достойным внимания! Обеспечьте мне одобрение других людей, чтобы в будущем я смелее мог выступать перед толпой. Ибо любой стадион уже не так страшен тому, кто победил на больших олимпийских играх.
ПОХВАЛА РОДИНЕ
Перевод Н. П. Баранова
1. Что "нет ничего слаще отчизны" — это давно уже стало общеизвестным. Но неужели только приятнее, а чтимее и божественнее что-нибудь есть? Но нет: все, что чтимым и божественным почитают люди, всему причиной и наставницей — отчизна, нас породившая, вскормившая и воспитавшая. Городам, их величию, блеску, совершенству построек дивятся многие, родину же любят все. И не было еще человека, даже из тех, кто всецело был во власти наслаждения тем, что он видел, который был бы до того обольщен, чтоб от избытка чудес в чужих краях предать забвению родину.