Лукреция Борджа
Шрифт:
Рустигелло выходит; видно, как он становится за дверью.
Синьора, вы сами нальете вина молодому человеку, и притом из золотого графина, не забудьте.
Донна Лукреция(бледнея, слабым голосом). Да… Если бы вы только знали, что вы делаете в этот миг и как это ужасно, вы бы сами содрогнулись, ваша светлость, как бы ни были бесчувственны!
Дон Альфонсо. Не ошибитесь – из золотого графина. – Ну что же, капитан?
Дженнаро, покончив с раздачей денег, возвращается
Дженнаро. Я просто смущен. Вы так добры, ваша светлость.
Дон Альфонсо. Синьора, налейте синьору Дженнаро. Сколько вам лет, капитан?
Дженнаро(беря другой бокал и протягивая его герцогине). Двадцать.
Дон Альфонсо(шепотом, герцогине, пытающейся взять серебряный графин). Из золотого, синьора!
Она, дрожа, берет золотой графин.
А ведь вы, наверно, влюблены?
Дженнаро. Кто же, ваша светлость, хоть немного не влюблен?
Дон Альфонсо. А знаете ли, синьора, что было бы жестокостью отнять этого капитана у жизни, у любви, у Италии с ее солнцем, у красоты его двадцатилетнего возраста, у славного поприща войны и приключений, источника доблести всех царственных домов, у празднеств, у маскарадов, у веселых венецианских карнавалов, где бывает обмануто столько мужей, и у красавиц, которых может полюбить этот юноша и которые – не правда ли, синьора? – должны любить этого юношу? – Так налейте же капитану. (Шепотом) Если вы колеблетесь, я позову Рустигелло.
Она молча наливает вино Дженнаро.
Дженнаро. Благодарю вашу светлость за то, что я еще могу жить для моей бедной матери.
Донна Лукреция(в сторону). О ужас!
Дон Альфонсо(пьет). Ваше здоровье, капитан Дженнаро, – живите долгие годы!
Дженнаро. Ваша светлость, бог да воздаст вам. (Пьет.)
Донна Лукреция(в сторону). О небо!
Дон Альфонсо(в сторону). Дело сделано. (Вслух.) Теперь я вас оставлю, капитан. Вы можете ехать в Венецию, когда вам будет угодно. (Тихо, донне Лукреции) Благодарите меня, синьора, я оставляю вас с ним наедине. Вы, наверно, захотите с ним проститься. Пусть, если вам это нравится, он будет ваш последние четверть часа своей жизни. (Уходит, стража следует за ним.)
Явление шестое
Донна Лукреция, Дженнаро.
Рустигелло по-прежнему виден за дверью в неподвижной позе.
Донна Лукреция. Дженнаро! Вы отравлены!
Дженнаро. Я отравлен, синьора?
Донна
Дженнаро. Я должен был бы этого ожидать – ведь вино наливали вы.
Донна Лукреция. О, не терзайте меня, Дженнаро. Не отнимайте у меня остатки сил – они мне нужны еще на несколько минут. Выслушайте меня. Герцог ревнует меня к вам, герцог считает вас моим любовником. Герцог предоставил мне на выбор: или видеть, как Рустигелло тут же заколет вас, или самой налить вам яду – страшного яду, Дженнаро, такого яду, что при одной мысли о нем бледнеет всякий итальянец, знающий историю последних двадцати лет…
Дженнаро. Да, яд Борджа!
Донна Лукреция. Вы его выпили. Никто в мире не знает противоядия от этой ужасной отравы, никто, кроме папы, кардинала Валантинуа и меня. Вот склянка – я всегда ношу ее при себе. В этой склянке, Дженнаро, жизнь, здоровье, спасенье. Одна капля, один глоток – и вы спасены. (Хочет поднести склянку к губам Дженнаро; он отступает.)
Дженнаро(пристально глядя на нее). Кто поручится мне, синьора, что и это не яд?
Донна Лукреция(уничтоженная, падает в кресло). О боже! Боже!
Дженнаро. Разве не зовут вас Лукреция Борджа? Или вы думаете, что я не помню о брате Баязета? Ведь я немного знаю историю! Его тоже уверили, что он отравлен – Карлом Восьмым, и дали ему противоядие, от которого он умер. А рука, что поднесла ему противоядие, – вот она – держит эту склянку. И уста, что уговаривали его выпить, вот они – я слышу, как они говорят!
Донна Лукреция. О я несчастная!
Дженнаро. Послушайте, синьора, вы притворяетесь влюбленной, но я не поддамся обману. У вас какой-то страшный умысел против меня. Это видно. Вы, должно быть, знаете, кто я. Вот сейчас по вашему лицу можно прочесть, что вы это знаете, и легко заметить, что у вас есть причина, которая ни за что и никогда не позволит вам открыть мне тайну. Ваша семья должна знать мою семью, и, может быть, в этот час, отравляя меня, вы, кто знает, – мстите не мне, а моей матери?
Донна Лукреция. Вашей матери, Дженнаро! Вы ее, может быть, представляете себе совсем иной, чем она есть. А что бы вы сказали, будь она преступница вроде меня?
Дженнаро. Не клевещите на нее. О нет! Мать моя – не такая женщина, как вы, синьора Лукреция! О, я чувствую ее в моем сердце, я вижу ее в грезах моей души – такой, какая она есть. Образ ее – во мне, он родился со мной: я не любил бы ее так, как люблю, если бы она не была достойна меня. Сердце сына не ошибется насчет матери. Я возненавидел бы ее, если б она могла быть похожа на вас. Но нет, нет! Что-то во мне говорит, говорит громко, что моя мать не из числа тех демонов, которых много среди вас, нынешних красавиц, – кровосмесительниц, развратниц, отравительниц! О боже! Я твердо уверен в том, что если есть на свете женщина невинная, женщина добродетельная, святая – то это моя мать! О, она такая и не может быть иной! Вы ее наверно знаете, синьора Лукреция, и вы не будете мне противоречить!