Лунь

Клочков Сергей Александрович

Я обернулся. Из пропускника выходил Лихо.

— Ё-моё! Точно! А мы с ребятами всё думаем, где тебя носит? Чего не заходишь?

— Здоров будь, Лихо. — Я пожал жёсткую ладонь, хлопнул сталкера по плечу. — А куда заходить? В эту, как её, «Южную ночь»?

— Лунь…

— Ну?

— Есть такая штука на свете. ПМК называется. Ценная, я тебе скажу, вещица. Про погоду там, карту, про Выбросы, хабар разный написано. Буковки знакомые посмотреть можно хотя бы даже в новостях. Ну,

а если читать совсем не любим, то…

Лихо кивнул в сторону Бара. Ё-моё! Вывески с красоткой уже не было. Вместо неё мигала зелёными и красными огоньками незамысловатая «иллюминация» вокруг куска крашеной жести с надписью «БАР».

— А в НИИ не ходи, не пустят. Куда нам, с суконным рылом, да в калашный ряд. Айда, по маленькой после ходки. Бивень там теперь заправляет, Куцего уволили. Сам увольнял. — Лихо ухмыльнулся и продемонстрировал здоровенный кулак.

— В таком случае идём. По маленькой и в самом деле не помешает, — согласился я.

***

— В натуре, мужики, кукла это была. Я, блин, чуть в штаны не наделал. Жуть, ё!

— Гыы…

— Трепло…

— Слышь, Бушмен, да ты, видать, с Армейских возвращался.

— Ну так, с Армейских. Откуда знаешь? От блин, мужики, стрёмно в этой деревеньке. Иду, значит, иду, а она, сволочь, на подоконнике скачет. Кукла, ё! Такая, знаете, советская, которые ещё глаза закрывают. Ё, мужики! Охренеть! Прыг, блин, скок, руками машет, и зенки её в башке перекатываются, гремят, ё! Ё! Я, блин, уже чуть в штаны…

— Ну, говорю же, с Армейских Бушмен топал. Слыхал я, что там местные мутантный сорт конопли вывели. Псевдошмаль называется. Говорят, башню на раз сносит, страшная штука. Слышь, друг, завязывал бы ты с этой дрянью… а то в штаны и в самом деле нафигачишь, сиди потом с тобой за одним столом.

— Га-ааа…

— Гыыы…

— Да чё вы, блин? Во, глядите, ё…

Бушмен рванул тесёмки рюкзака, достал из него большой контейнер, отвернул крышку. На пол Бара вывалилась обгоревшая кукла.

— Итить твою налево… — выдохнул кто-то.

Кукла зашевелилась. Медленно поднялись и опустились руки, заскрипел песок в пластмассовых суставах, повернулась голова — кукла словно осматривала помещение.

— Слышь, Бушмен, ты ваще офигел? Ты чё, блин, творишь? Жить надоело, на?

— А чё такое?

— Нахрена ты её вообще трогал? Знаешь, что с такими чудилами в Зоне бывает? Да ещё и сюда припёр, дебил…

— А она чё? Тово?

— Хрен её знает. Это, блин, Зона! От дебил, а… в следующий раз «кикимору» потрогай, идиот.

— Слышь, мужики, а, может, это типа артефакт? Мой кореш намедни дверную ручку ботанам за три с половиной тыщи продал…

Бивень отложил в сторону

полотенце, которым только что насухо вытирал стаканы, поскрипывая протезами, вышел из-за стойки.

— Ну, артефакт это. Темпоральная складка, ботаники её так называют. А ты, парень, натурально в рубашке родился. Гадостная это штука. Непредсказуемая. — Бармен осторожно пододвинул куклу к контейнеру ручкой от швабры. — Забирай её отсюда, и побыстрее. Дома не храни.

— Лунь, а чего она шевелится? — Тихонько спросила Хип.

— Кто ж её знает… — я пожал плечами. — Вроде, читал про такое в «Докладах». Кажется, там что-то со временем не так. Тридцать лет назад с ней девчушка какая-нибудь игралась, ну, а кукла теперь повторяет все движения. Складка времени, пограничный объект, всё такое. Ну, помнишь, школа бывшая, к которой подходить вообще нельзя?

— Ага… — Хип поёжилась. — До сих пор звонки слышны… бррр…

— Ну вот, из той же оперы. Правда, насчёт времени это не доказано, так, гипотеза.

— Зона… — прошептала Хип.

— Вот это точно ты сказала. Зона, — кивнул Лихо. — Да только сдаётся мне, что фигня это насчёт времени. Не, здесь другое… совсем другое. Дома вот, например. Идёшь мимо них, особенно если ночью, и кажется, что они как будто стонут, что ли, тоскуют, наверное. В Коржино квартира одна есть, ночевал там. И всю ночь на кухне кто-то тихонько так, жалобно плакал, словно ребёнок. Я пару раз заглядывал туда — пусто, конечно, и плач сразу смолкал, а потом опять еле слышно. Как во сне дети плачут, похоже очень. Ох, и жутко мне там было. И, сдаётся мне, это сам дом плакал. Не только людям в Зоне страшно бывает.

— Э, Лихо, да ты, похоже, перегораешь. Ишь, чего выдумал — дома стонут. Такого даже здесь не случается. — Прохрипел с соседнего столика незнакомый мне сталкер в залатанном комбинезоне. — Ты это… тово… фантазёр.

— Типун тебе на язык, Батл. — Огрызнулся Лихо. — Смотри сам не перегори, блин. А не веришь, вон, сходи к Мешковской восьмилетке утречком, послушай, а потом уже трынди. Звонки там до сих пор по расписанию, часы сверять можно. В саму школу только не суйся, а то ума хватит.

— Да, Батл, в натуре, сам слышал. — Кивнул Гопстоп. — Восьмилетка эта вообще стрёмная. Мячик там во дворе лежит, под турниками. Со Второй лежит под солнышком да дождичком, а как будто только вчера его там забыли, как новенький, блестит даже. Рядом с ним сталкер какой-то гробанулся, так уже и костей не видать, а мячику хоть бы что.

— Не какой-то, а Герасим. Мировой был мужик. — Лихо разлил остатки водки по четырём пластиковым стаканчикам. — Ну, братья и сёстры, давайте за тех, кто не вернулся из Зоны.