Луна и солнце
Шрифт:
— Мазь кончилась, — сказал граф Люсьен. — Я послал в Бретань, к отцу, за очередной ее порцией.
Он разложил на траве красный персидский ковер.
— Морская женщина, я могу осмотреть твою рану?
Шерзад выскользнула из рук Мари-Жозеф и замерла совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки.
— Мои чары на нее не действуют, — посетовал Люсьен.
— Она испугана. Она в отчаянии. Она искушала их, граф Люсьен, она убеждала их выпустить ее в Большой канал, чтобы спастись. Как жаль, что это невозможно!
—
— Мне безразлично!
— А напрасно.
Люсьен сел на ковер, вытянув перед собой ноги. Он снял перчатки и пошевелил пальцами, радуясь свободе. Ногти у него были безупречно ухоженные. Он открыл седельную суму и извлек из нее бутылку вина и два серебряных кубка.
— Мари-Жозеф, — с глубокой серьезностью произнес он, — его величество обладает абсолютной властью. Он способен сокрушить любое препятствие на пути к выполнению его замысла.
— А что он может сделать? — полюбопытствовала Мари-Жозеф.
Люсьен вонзил штопор в пробку и сильно потянул.
— Например, снова пустить вам кровь. Обвинить вас в колдовстве. Достаточно одного слова месье Бонтану, и вы окажетесь в Бастилии.
Люсьен вытащил пробку и наполнил кубки.
— Он может отдать вас в руки инквизиции.
— Он не пойдет на это…
— Он может заточить вас в монастыре…
— Нет, только не это!
— Так он изгонял бывших фавориток.
Он передал ей кубок.
— Вы пытаетесь меня запугать?
— Да.
— Ради моего же блага, подобно тому как мой брат запрещает мне все, что можно, доктор Фагон пускает мне кровь, а Лоррен преследует меня!
— Вы говорили, что превыше всего цените правду, а правда заключается в том, что, противясь воле его величества, вы подвергаете себя огромному риску. Неужели вы хотите, чтобы я вам солгал?
Мари-Жозеф отпила глоток, слишком расстроенная, чтобы наслаждаться букетом. Все, кому она, как ей казалось, могла доверять, обманывали ее, кроме графа Люсьена.
— Я бы не пережила, если бы вы мне солгали.
— Я поклялся, что никогда не навлеку на вас опасность, — сказал граф Люсьен, — а ложь весьма опасна. — Он достал из седельной сумы хлеб, сыр, пирожки с мясом и фрукты. — Но хватит неуютных истин. Давайте поиграем в беззаботных пейзан. Без интриг, без придворного этикета, без…
— Без денег, без еды, без крыши над головой… — добавила Мари-Жозеф.
— Еще одна неуютная истина, — согласился Люсьен. — Что ж, тогда поиграем в придворных, выехавших на пикник.
Он сделал большой глоток, снова наполнил кубки, а потом достал из кармана толстый сложенный лист пергамента и протянул его Мари-Жозеф. Она развернула его, прочла и с благодарностью взглянула на него:
— Сударь, не могу выразить свою признательность…
— Мне это почти ничего не стоило, — заверил он. — Но помните, вольная вашей сестры
— Он поставит свою подпись, — сказала Мари-Жозеф.
Решив, что опасность подвергнуться лечению мазью месье де Баатца ей уже не грозит, Шерзад, подгоняемая любопытством, подплыла ближе и засыпала их вопросами.
— Хочешь попробовать? — Мари-Жозеф протянула ей ломтик хлеба.
Шерзад попробовала и выплюнула, объявив, что такой гадостью только рыб кормить. Сыр ей понравился еще меньше: она провозгласила, что такое и рыбы есть не будут. Мари-Жозеф предложила ей попробовать вина.
Шерзад обнюхала кубок, запрокинула его так, чтобы в его раструб вошли ее рот и подбородок, и принялась лакать алое вино, выплескивающееся, словно кровь, ей на шею и грудь.
— Покажите ей, как пьют, мадемуазель де ла Круа, — попросил граф Люсьен. — Вино превосходное. Пусть вылакает, сколько пожелает, но не стоит его расплескивать.
Со второй попытки у Шерзад получилось лучше: она осушила кубок и потребовала еще.
— Нет, ты же никогда раньше не пила, — возразила Мари-Жозеф. — Если выпьешь слишком много, начнешь делать всякие глупости… Ну хорошо, чуть-чуть.
Они с Шерзад разделили кубок вина. Шерзад запела, сравнивая воздействие вина с эффектом употребления некоего люминесцирующего существа из морских глубин.
Шерзад облокотилась на каменное обрамление канала, тихонько напевая и посвистывая. Взяв руку Мари-Жозеф, она прижала ее к щеке, к губам, а потом подняла рукав Мари-Жозеф, обнажая следы, оставленные ланцетом. Надрез почти зажил, воспаление прошло.
— Видишь? Граф Люсьен исцелил меня.
Шерзад фыркнула, соскользнула в воду и уплыла, золотистая в солнечном свете.
Слегка захмелев от вина, Мари-Жозеф откинулась на ковер, опираясь на локти.
Над фонтаном Аполлона возвышался шатер, в его боковые проемы под поднятым пологом задувал легкий ветерок. В клетке, совсем недавно служившей темницей Шерзад, Аполлон пустил своих коней против солнца. Мари-Жозеф нахмурилась, разглядывая статую.
— Почему вы помрачнели? — мягко упрекнул ее Люсьен. — Я надеялся хотя бы на мгновение развеять вашу грусть.
— Аполлон движется в неверном направлении. — Она сделала жест, словно очерчивая путь по небу, от восхода к закату. — Он должен следовать по солнцу, а не против.
— Он обращен лицом к королю, — возразил граф Люсьен.
— Мир подчиняется правилам, которые устанавливают не короли.
Мари-Жозеф взяла яблоко и уронила на ковер, снова подняла и вновь уронила.
— Законы движения, законы оптики, ход планет — все они подвластны силе тяготения. Это доказал месье Ньютон. Его величество может приказать яблоку, бросая вызов природе: «Не смей падать!» Он может приказать все что угодно, но тем не менее яблоко упадет.