Луна Израиля

Хаггард Генри Райдер

– Это очень серьезный вопрос, Ки; во всяком случае, так кажется мне, с моей малой, как ты говоришь, мудростью. Тот, кто может на него ответить, держит ключ к знанию. Твое искусство не так велико, оно кажется великим лишь потому, что доступно очень немногим. Какое чудо заставляет цветок расти, ребенка – родиться, Сихор – разливаться, а солнце и звезды – сиять в небесах? Что делает человека наполовину зверем, а наполовину богом, толкает его вниз – к зверю, или поднимает вверх – к богу – или к тому и другому сразу? Что такое вера и что – неверие? Ты качаешь

головой, ты не знаешь; как же могу знать я, ведь я, по-твоему, глупец? Так что ищи ответа на твой вопрос у госпожи Мерапи – только может случиться, что твои вопросы встретят противодействие.

– Все-таки попробую. Спасибо повелителю Мерапи! Прошу о милости, принц (раз уж ты не разрешаешь называть тебя другим именем, которое естественно вырвалось из уст того, для кого настоящее и будущее – почти одно и то же)…

Сети пристально посмотрел на него, и впервые в его глазах промелькнуло выражение страха.

– Оставь Будущее – Будущему, Ки! – воскликнул он. Каково бы ни было мнение Египта, сейчас меня вполне удовлетворяет настоящее. – И он взглянул на кресло, в котором недавно сидела Мерапи, и на коврик, где лежал его сын.

– Беру свои слова обратно. Принц мудрее, чем я думал. Маги знают будущее потому, что временами оно нисходит на них и они поневоле должны обращать к нему взор. Это и делает их одинокими, поскольку они не могут сказать о том, что они знают. Но только глупец пытается проникнуть в будущее.

– И все же время от времени они приподнимают краешек завесы, Ки. Я помню, например, твои собственные слова о ком-то, кто найдет в стране Гошен великое сокровище, а потом испытает временные потери и – дальше я забыл. Да перестань же улыбаться мне и пронзать меня насквозь острыми, как мечи, глазами. Ты все можешь, – какой же милости ты хочешь просить у меня?

– Дай мне пожить здесь немного, в обществе Аны и Бакенхонсу. Послушай, я больше уже не керхеб. Я поссорился с фараоном, может потому что струйка этого великого ветра Будущего проникает мне в душу, или возможно потому, что он не вознаграждает меня по заслугам, – какое значение имеет, почему. По крайней мере, я пришел к тому же мнению, какого придерживаешься ты, о принц, и считаю, что фараон сделал бы правильно, отпустив израильтян на свободу, и поэтому я никогда больше не попытаюсь противопоставить свою магию их магии. Но он опять отказал, так что мы расстались.

– Почему он отказывается, Ки?

– Может быть, потому, что написано – он должен отказаться. Или, возможно, потому, что считает себя величайшим из царей, а не игрушкой в руках богов, и гордость запирает двери его сердца, чтобы в какой-то грядущий день буйный ветер Будущего, о котором я говорил, смел бы и разрушил дом, где оно обитает. Не знаю, почему он отказывается, но ее высочество Таусерт весьма активно его поддерживает.

– Для человека, который не знает, у тебя слишком много толкований и все разные, о высокоученый Ки, – сказал Сети.

Он помолчал, прохаживаясь взад и вперед по портику, и я, всегда понимавший его настроения, догадывался,

что он ищет ответа на вопрос, что лучше – приютить Ки, которого он временами боялся, потому что его окружала тайна и он никогда не менялся, или отослать его прочь. Ки тоже было как бы не по себе, и, слегка передернувшись, он вышел из портика на яркое солнце. Здесь он протянул руку, и с крыши вдруг спустилась большая ночная бабочка и села ему на руку, а он поднял ее к губам и как будто заговорил шепотом с этим насекомым.

– Что мне делать? – пробормотал Сети, проходя мимо меня.

– Мне не очень нравится его общество, да и госпоже Мерапи, думаю, тоже, но он такой человек, которого опасно обижать, принц, – сказал я. – Смотри, он разговаривает с себе подобным.

Сети вернулся на свое место; Ки стряхнул с руки бабочку, которая, казалось, не желала с ним расстаться, ибо дважды садилась ему на голову, и тоже вернулся в тень портика.

– Какая польза задавать мне вопросы, Ки, если – как ты сам показал – ты уже знаешь, что я на них отвечу? Ну, что я тебе отвечу? – спросил принц.

– Это пестрое существо, которое только что сидело у меня на руке, кажется, шепнуло мне, что ты скажешь: «Оставайся, Ки, будь мне верным слугой и используй все знания, какие у тебя есть, чтобы оградить мой дом от зол».

Тогда Сети рассмеялся, как будто его ничто не угнетало, и ответил:

– Будь по-твоему, поскольку есть правило: ни один член царского дома в Египте не может отказать в гостеприимстве тем, кто его просит, особенно бывшему другу! И не стану противопоставлять твоей бабочке то, что шептала мне этой ночью летучая мышь. Нет, и никаких приветствий, подсказанных мне насекомым или будущим! – И он протянул Ки руку, которую тот поцеловал.

Когда Ки ушел, я сказал:

– Я говорил тебе, что та ночная тварь ему сродни.

– Значит, ты сказал глупость, Ана. Ки получает свои знания не от бабочек или жуков. Однако как жаль, что я поторопился и не спросил госпожу Мерапи, хочет ли она оставить Ки у нас в доме. Ты бы лучше подумал об этом, Ана, вместо того, чтобы наблюдать за бабочкой у него на руке, – он специально приманил ее, чтобы отвлечь твои мысли. Ладно, в наказание тебя ожидает приятная участь – изо дня в день смотреть на человека с лицом, похожим на… на что?

– На тот лик, что я видел на саркофаге доброго бога, твоего божественного отца, Мернептаха, – и он был изготовлен для фараона еще при жизни в мастерской бальзамировщика в Танисе.

– Да, – сказал принц, – лицо вечно улыбающегося в Нечто, которое есть Жизнь и Смерть, но в иные моменты – с глазами, пылающими огнем.

На следующий день по приглашению госпожи Мерапи я гулял с ней в саду; за нами шла няня, неся на руках царское дитя.

– Хочу спросить у тебя про Ки, друг Ана, – сказала она. – Ты знаешь, что он мой враг, ведь ты, должно быть, слышал, что он говорил в храме Амона в Танисе. Видимо, мой господин пригласил его погостить у нас в доме – о, смотри! – И она указала в ту сторону, куда мы шли.