Луна как жерло пушки. Роман и повести

Шляху Самсон Григорьевич

— Тянул кота за хвост, — улыбнулся Сыргие. — Один день — жестянщик, второй — маляр, обойщик.

— Значит, тот же поденщик? Что подворачивалось, то и делал? Но без специальности, без знаний человеку трудно выпрямиться во весь рост.

— Совершенно верно, — поспешно согласился Волох, чтоб Зигу не вспомнил невзначай свои же слова, сказанные тогда, во время пожара. — Значит, как насчет завтрашнего дня? Устраивает — после работы? — вернулся он к конкретным делам. — Получай наследство…

— Наверно, тебе не стоит тратить время и заходить

за мной — попробую явиться сам. Договорились? — Внезапно он поймал на себе испытующий взгляд Волоха. — Оставь, оставь, хоть ты не прощупывай меня. Или же показалось, будто уже встречал кого-то с этим перебитым носом? Тот и есть настоящий Зуграву, этот же, что стоит перед тобой… Кстати, зовут меня сейчас… — Он перестал улыбаться. — Бородка тоже ничего не значит. Если намозолит глаза, в любую минуту можно сбрить. Куда труднее дождаться, пока отрастет. Если же вспомнить разговор о специальности… Я и не думал забывать его. Видишь ли… — Он дотронулся до плеча Волоха и проговорил на ухо: — "Марш, марш вперед, рабочий народ!" — Потом собрал в ладонь колечки бороды, но не для того, чтобы пригладить ее — напротив, еще сильнее спутал кудрявые завитушки. — Ничего не поделаешь, пришлось подключить к разговору песню. Потому что ты таким странным взглядом посмотрел на меня… Угадал, верно?

— Да, угадал, — подтвердил Волох. — Тогда, если хочешь знать, было намного легче, чем сейчас. Кому хочется, чтоб его раздавили, как давят муху на стене? Хочется такой жизни, такой… Действовать, а не ждать, когда раздавят!

— Ты везучий парень, да, да. Знаю, что говорю! Мне тоже когда-то везло… Таким, как мы, не посылать на задания — идти самим… Когда-то везло и мне, но теперь закрутилось по-другому…

24

На небе показалась голубая полоска — предвестница дня.

Он взобрался на самую вершину дерева. То была липа; машинально сорвав и поднеся к губам цветок, вдохнул сладковатый аромат и внезапно почувствовал, что его словно бы отбрасывает в другой мир — мир детства, родительского дома, дымящихся кружек с настоем липы или ромашки в материнских руках.

В ушах снова раздалось невнятное, еле слышное жужжание песни:

Я в лачуге родился, Соломою крытой, Спальней липа мне была, Люлькою — корыто.

Он закрыл глаза. На этот раз не потому, что снова начал поддаваться дремоте. Сонливость больше не мучила его.

Он должен выполнить задание, которое поставил перед группой Зуграву, и сообщить результаты на следующий день.

И вот он заходит, как наметил заранее, в пекарню к Илие Кику. Застает его склонившимся над большим корытом теста и, не слишком таясь перед другими рабочими, просит уделить несколько минут. Они оказываются в каморке, служившей бригадиру складом.

— Я предупреждал, что когда-нибудь загляну. Ну, рассказывай, как дела. Собственно,

о том… — Он не совсем точно представлял, с чего начинать разговор.

— Никаких дел у меня нет! — с досадой проговорил Кику. — Скрестил руки, как ангел небесный, и жду! Ты, кажется, этого и хотел?

Волох обвел глазами каморку: слишком уж ненадежны фанерные стены, разговор могут подслушать.

— Туда не доносится? — спросил он погодя.

— Если не будешь кричать во все горло, то ничего. Ну давай, давай, отчитывай…

— Значит, стал вторым ангелом? Скрестил руки и ждешь?

— Конечно, если ни черта не понимаю в светильниках, свечниках, свечах! — резко возразил пекарь. — В лампадах и в чем там еще… Одно только хочется спросить: где партия? Куда вы ее спрятали? Или же она вообще больше вам не нужна?

— Послушай, Илие… — Волох вздрогнул, как будто пробудился от тяжкого сна. — Неужели ты совсем забыл товарищей, с которыми мы вместе сидели когда-то в тюрьме?

— Многих из них — конечно. Но есть и такие, которых забыть нельзя.

— А сейчас — никаких вестей оттуда?

— Какие могут быть вести? — Пекарь притворился, будто не понял вопроса. — Как-то выдалось несколько свободных часов, решил нанести кое-кому визит…

— Как: внутрь? Неужели может такое получиться? Ну, брат… Ты просто чудо на земле, вот кто!

— Так уж тебе и чудо! Сам же когда-то просил, неужели забыл, дорогой товарищ? Только поэтому я и позволил себе… освежить каналы, по которым поступают хлеб и медикаменты. А также кое-что другое… Туда не так уж трудно пробраться, если служишь в военной пекарне. Куда сложнее выбраться потом назад.

— А сколько раз собирался бросить эту самую пекарню. Так что же там — живы хотя бы?

— Пока еще живы, но ходят слухи, что должны расстрелять, — ответил Илие. — Только они в сто раз более живые, чем мы… Хотя и живем на свободе.

— Видел кого-нибудь в лицо? — перебил Волох, чтоб увести пекаря от этого пустого разговора.

— Некоторых заковали в кандалы, — тот не ответил прямо на вопрос. — С другими ничего не вышло: товарищи забаррикадировались в камерах и ведут переговоры с тюремным начальством, требуют немедленного освобождения. Короче говоря: в открытую борются! А ты как думал? Не прячутся, вроде некоторых. Не увиливают. Все стражники и надзиратели дрожат от страха. Это я понимаю! И говорят друг другу "товарищ" — не "брат мой". К тому же брат во Христе… Ясно?

— Отлично, Илие! Их бесстрашие должно и для нас служить примером. Но ведь они находятся под стражей, изолированы, заперты в камерах, под дулами винтовок и пулеметов. Поэтому нет другого выхода. Зато у нас он есть. И мы должны использовать любую возможность. Вот хотя бы это… Проверь сначала, заперта ли дверь. — Достав из кармана какую-то бумажку, он сунул ее в лицо пекарю. — Скажи, дорогой товарищ, ты, случайно, не знаком с этим документом?

Кику взял в руки бумажку, повертел ее и тут же вернул Волоху.