Луна как жерло пушки. Роман и повести
Шрифт:
— Не-е-ет! — Лилиана задыхалась, судорожно хватала ртом воздух, но ничего, кроме стона жестоко обиженного ребенка, с уст ее не сорвалось. Когда ж на помощь солдатам, тащившим ее. бросилось еще двое, она уже не могла оказать им сопротивление.
Ее отвели в сторону, отделили от приговоренных к смерти, насильно оставив жить — для того, чтоб навеки проклинать и себя, и эту, дарованную палачами, жизнь…
Теперь их заставили рыть могилу второй раз, в другом месте.
— Поглубже, поглубже, голубчики, если не хотите, чтоб выклевали глаза
Ты чем-то похож на меня, такой же смуглый, здоровый, не мужик — орел! Жить бы и жить за семерых… И что ж ответил: политические одним миром мазаны? Надо было спохватиться, опомниться — мало ли в какую сторону подует ветер. Все в конце концов проходит… говорил я это или нет? Не послушал — теперь будешь гнить в земле! Что ж касается меня, то, когда придут ваши, сумею приспособиться и к новым порядкам — если, конечно, придут… Руки у меня чистые — никто не укажет пальцем…
— Как бы передать жене сапоги? — повернулся Гро-зан к Тудораке, когда Косой отошел от них. — И подметки еще не истоптаны, и голенища совсем новые. Можно продать. Или, еще лучше, пусть носит сама. Одежду тоже жалко, будет бесполезно гнить в земле… Можно перешить мальчишкам…
— Да, да, ты прав… — думая о чем-то своем, проговорил кельнер. — Тяжело идти в гору, но еще хуже падать в яму… Чего хочет от тебя Косой?
— Если уж решил спросить, — сказал Гаврилэ, — то знай: я мог выбирать между теми, кого расстреляют и кто будет расстреливать.
— Вот как! Прости. Гаврилэ, ты куда крепче меня! — Он отставил в сторону лопату и пожал руку слесарю.
— Оставь, оставь… Сам видишь, какой выбор сделал… А вот бедной жене нечего надеть на ноги, — озабоченно проговорил он, затем быстро, почти не наклоняясь, снял сапоги — сначала с одной, потом с другой ноги — и рванулся с ними к брустверу ямы и молниеносным движением забросил за ограду кладбища, куда-то туда, где слышались громкие, жалобные стоны Лилианы.
Но прежде чем слесарю удалось услышать стук падающих на землю сапог, его сразила пуля Косого. Мерзавец выстрелил с короткого расстояния, позволившего целиться прямо в сердце. Гаврилэ так быстро повалился на землю, как будто только одного и желал — чтоб никто не увидел, как он будет падать.
Хобоцел быстро взобрался на кучу земли, наброшенной у могилы, и поднял тело Гаврилэ на руки. Но в это время Косой стал поднимать руку, давая взводу знак готовиться.
— Внимание! — закричал он. — Взвод, це…
Отдать приказ ему помешала кепка пекаря — знаменитая кепка, которую Илие всегда носил
— Винтовку — к ноге! — обращаясь к стрелкам, отменил Кику приказ Косого, и ошарашенные, в полном замешательстве, стрелки послушались его. В то же самое время у могилы показался Хараламбие, с развевающейся на ветру бородой, в рясе, с большим железным крестом в руке.
Следом за ним шли еще какие-то люди, кто в длиннополых одеждах, кто — в обычных рабочих спецовках.
Хараламбие подошел к Косому, и тот, увидев его, сконфуженно, намереваясь поцеловать руку, склонился. Тот, однако, сначала подставил для поцелуя крест. Во внезапно наступившей суматохе показалось, будто Косой стукнулся лбом о крест случайно, — до того незаметным был удар, едва не сваливший шпика с ног. Правда, он не упал, только потерял на какое-то время равновесие, однако этого оказалось вполне достаточным для того, чтоб люди, сопровождавшие Хараламбие, успели вытащить старые, чиненые-перечиненые пистолеты.
Стрелков охватил такой страх, что они готовы были броситься врассыпную, — совсем не из-за этих допотопных пистолетов, направленных на них, и даже не из-за Хараламбие, выхватившего из-за пазухи две гранаты. Привело в ужас солдат то, что, сделав сначала знак людям, державшим в руках пистолеты, подойти к нему, он стал снимать с гранат предохранители! Удержала его, возможно, только ватага каких-то оборванцев, неожиданно появившихся из ворот кладбища. В руках у них были дубинки, камни, и некоторые еще издали стали бросать в солдат кирпичи, успев сразить одного точным ударом в голову.
— Подоспели ребята с кирпичного! — прошептал кто-то спокойным, уверенным голосом. — Теперь можно отходить… Илие, Тудораке, берите женщину под руки — и бегом!
Те, словно бы только и ждали приказа, схватили Илону под руки и, как было велено, бросились бежать. Ноги женщины едва касались земли.
Выстрелы прозвучали недружно, словно бы издалека, наугад. Казалось, они направлены в разные стороны, однако на открытом месте все же были опасны.
Троим беглецам приходилось продвигаться то ползком, то резкими, мгновенными скачками. Впритык за ними держался мужчина ростом "метр восемьдесят" — подставляя себя под пули, он старался заслонить Илону. Пока не удалось выйти из-под огня.
— Хватит, дальше пойду одна, — прошептала Илона, останавливаясь у попавшихся на пути тутовых деревьев. — Вы двое должны вернуться, ты же, Зигу, не имеешь права. Должен немедленно исчезнуть! Мы просим, приказываем тебе! Вспомни, как они гоняются за тобой и как легко тебя распознать! Даже шальной пуле легче попасть в тебя, чем в кого-то другого. — Она оглядела Зигу с ног до головы. — Ты должен исчезнуть моментально!
— Хорошо, — согласился тот, рассматривая издали забор тюрьмы, вдоль которого тянулось несколько рядов колючей проволоки. С места, где он находился, видны были даже солдаты, стоящие на посту в сторожевых башенках. — Исчезну, исчезну, только бы дождаться, чтоб и ты, дорогая, благополучно добралась… до родильного дома! — И крикнул на прощанье: — Позовешь в кумовья, договорились?