Луна, луна, скройся!
Шрифт:
— Откройся!
Всё происходит так быстро, что мне даже приходится поморгать, чтобы увериться, что мне не показалось: Кристо просто исчез, а в земле появилась абсолютно чёрная круглая дыра, в которую идёт верёвка. Я осторожно трогаю дыру и обнаруживаю, что моя рука, в отличие от Марчиновой, нормально проходит внутрь. Ну да, я же «волчица».
Кристо нет, на мой взгляд, невероятно долго, и я нервничаю. Что, если тут объявятся люди Шимбровского? Конечно, я могу сигануть следом за Кристо — но ведь они тогда станут дежурить и входа. Сколько мы там снизу продержались бы? А потом встали
— Лиляна, ты чего плачешь? — Кристо стоит возле меня целый, невредимый и несколько озадаченный. Из его руки тянется в дырку нить, а верёвка и крюки уже собраны. — Голова сильно болит?
— Я не плачу, это дождь.
— Так дождь ведь кончился?
— Тогда голова болит.
Кристо дёргает бровями, но оставляет свои шуточки при себе.
— Спускайся с кургана, я вытащу сейчас браслет и следом спущусь.
— Нет, давай вместе — я одна боюсь!
— Чего боишься?
— А вдруг внизу в кустах засада?
— Если мы спустимся оба, то и угодим в неё оба. И если спустимся по очереди, опять же, поймают нас всё равно обоих, просто по очереди. Иди давай потихоньку, я не хочу рисковать.
Я скатываюсь со склона практически на мягком месте, доведя юбку до совершенно неприличного вида, и боязливо отхожу от могилы. Вскоре рядом оказывается и Кристо, берёт меня за руку и отводит подальше. Курган драматично схлопывается с громким чмоканьем и хлюпаньем.
— Ну вот, остался один, — говорю я.
— Ага, — Кристо наклоняется, заглядывая мне в лицо. — Всё, больше не плачешь?
— Нет.
— Устала, да? Я бы тебя до Высокого Двора на руках понёс, но у меня, видишь, рюкзак.
— А давай ты его здесь оставишь, меня отнесёшь, а потом за ним сбегаешь?
— Ну, Лиляна… я тоже устал вообще-то. Ну, что ты опять плачешь?
— Я не знаю. Оно само плачется.
— Ох ты, горе-то какое, — Кристо разворачивает меня, прижимая к себе. Наверное, грудь у него тёплая, но он в мокрой куртке, так что я даже погреться об него не могу. Он гладит меня рукой по спине и слегка покачивает, успокаивая.
— Кристо?
— М-м-м?
— Если ты так будешь делать, я не выдержу и здесь засну. У меня это быстро.
— Ладно. Тогда буду по-другому.
Он слегка отстраняет меня, чтобы наклониться к моему лицу — близко-близко.
— Думаешь, сейчас подходящий момент? — печально спрашиваю я.
Его шёпот обжигает мне губы:
— Конечно.
Я отвечаю на поцелуй только потому, что у меня сейчас никого на всём белом свете нет, потому что бедная я и несчастная, и вся промокла, и ещё так хотя бы губам тепло.
До Высокого Двора мы добираемся только к утру — впрочем, что считать утром: дворники уже вышли, но ещё не рассвело. К этому времени я окончательно погружаюсь в депрессию. Во-первых, от усталости и ноющей боли в руке, ребре и ране на голове, а во-вторых и в главных потому, что до меня доходит: когда делаешь ерунду ради минутного настроения, это ещё не значит, что последствий не будет. Кристо несомненно воспринимает этот бессмысленный поцелуй как шаг вперёд в наших отношениях —
Сабля на боку у Кристо даёт ему возможность преспокойно снять один номер на двоих в небольшой гостинице — правда, я успеваю сказать, что с разными кроватями. Портье кидает вопросительный взгляд на «волка», и он кивает. Ещё когда мы путешествовали с Марчином, я никак не могла взять в толк, отчего никто не удивляется тому, что Твардовский разгуливает с холодным оружием. Но после того, как мы с Кристо наткнулись на целую ораву молодых панков, всё стало понятным — у польских дворян по крайней мере в этой части республики в моде цеплять жестяные сабельки в знак дворянского происхождения. А ещё с панками никто не любит связываться — саблями они, конечно, никого не рубят и даже не царапают, а вот разгромить гостиницу могут, тем более что за свои бесчинства такие молодчики если и получают наказание по закону, то мягкое до нелепости.
Кристо галантно пропускает меня в душ первой. Сменной блузки у меня нет, зато есть хотя бы джинсы, и после душа я натягиваю их вместо мокрой и грязной юбки. А вот «волк» выходит из ванной в просторном и пушистом банном халате на голое тело. То есть, конечно, наверняка я знать не могу, но ноги и грудь у него из халата виднеются именно голые — и меня это смущает. Я демонстративно отворачиваюсь к стенке, но уже через несколько секунд чувствую, что он садится на край моей кровати.
— Слушай, ты, кажется, спать хотел не меньше моего. Иди, спи, — говорю я.
— Если ты будешь спать, то мне караулить.
— А ты можешь караулить у себя на кровати?
Некоторое время он молчит. Потом осторожно спрашивает:
— Лилян? Что-то не так? Я что-то неправильно сделал?
Теперь мой черёд молчать и раздумывать, подбирая слова.
— Я думаю, мы оба что-то неправильно сделали. То, чего по хорошему не надо было делать. И я думаю… я боюсь, что можем сделать ещё более неправильное. Потому что ты мог подумать про меня неправильное, например.
— Я… нет, я не думаю ничего такого про тебя. Я знаю, что ты чистая девушка, и… я не меньше твоего хочу, чтобы свадьба у нас честная была, — это «свадьба» ударяет меня хуже кнута, но Кристо, по счастью, моего лица не видит и ничего не замечает. — Я просто… просто… извини, пожалуйста. Я больше себе не буду позволять… преждевременных поступков. Извини.
— Ты обиделся?
— Нет. Я тебя только больше уважаю. Ты хорошая, строгая девушка.
Да уж, лучше и строже некуда — его «уважаю» опять огревает меня кнутом.