Луна над пустыней

Аракчеев Юрий Сергеевич

И еще очень важное. Тугайные леса имеют большое берегоукрепительное значение. Уничтожим леса — корни деревьев, кустарников и трав перестанут скреплять частицы почвы по берегам, вода начнет вымывать их, река замусорится, обмелеет, может изменить свое русло, а может исчезнуть совсем, вода уйдет в ненасытные пески…

И все же тугаи вырубают. Помните дымок на горизонте и деловитый стрекот трактора, когда мы ездили отмечать командировки в Хаджи-тугай? Иногда этот тревожный звук долетал теперь и до нашей стоянки.

Мы с Георгием Федоровичем беседовали о тугаях вечером, пока Сабир с Хайруллой готовили ужин.

— Даже запрет любительской охоты — ханжество, — сказал Жора. — Браконьерство —

это, конечно, большое зло. Но оно все же несравнимо с гигантским организованным злом — вырубанием тугаев.

…Солнце село, начала выплывать луна, которая еще более округлилась со дня нашего приезда. Замерцали звезды. Как только лунный свет стал заметнее, чем вечерние сумерки, словно по расписанию зарыдали шакалы.

«Аы!.. Лы-ы… Аы-ы-ы…» — плакали они, жалуясь на свою жизнь. И я подумал, что отчаяние этих хищников вряд ли вызвано муками пробудившейся совести. Все проще. Не осталось благородных тигров, за которыми можно было подбирать объедки. Теперь приходится самим гонять редких зайцев, подстерегать осторожных фазанов. Легко ли? Тугаи вырубаются. Скоро, возможно, их не станет совсем… Печально это все. Как же тут не рыдать?

МЫ УЕЗЖАЕМ…

Накануне отъезда, в самую последнюю ночь, я вышел из палаткипри свете луны.

Медленно ходил по обжитому за две недели берегу: по вытоптанной нами площадке, где так любили копать свои коварные воронки личинки муравьиных львов; по окрестностям, поросшим кустиками верблюжьей колючки, на которых я охотился за Солнечной Гипермнестрой; по перекрестку у спуска к протоке, где встретилась самая первая в жизни фаланга; по пологому берегу протоки, где удили карасей, а я фотографировал самца-каракурта… Мимо дневной гасиенды, мимо маленькой палатки, которую мы поставили на время ветров, мимо лохов, на которые в один из вечеров было нашествие небольших светло-коричневых здешних хрущей, так что деревья гудели в сумерках, и мы ловили жуков по звуку и сажали их в бутылку, чтобы потом насаживать на крючки… Я ходил по знакомым местам, с трудом узнавая их и поражаясь тому, как все относительно в нашем мире. Вот те же самые, кажется, до самых мелочей знакомые места, а как изменились они при свете луны!

От плоского, низкого берега протоки, разукрашенного лунными бликами и черными кружевами теней, я поднялся к палатке, голубеющей, колышащейся на легком ветру, как плывущий ковчег, и повернулся лицом к пустыне. Странное дело. Уходящая под луну бескрайняя поверхность, поросшая серой шерстью полыни и янтака, казалась обжитой, домашней, очень уютной. Прохладный ветер приносил знакомые запахи полыни, ферулы и мелодичный, успокаивающий звон сверчков.

Как часто начинаешь по-новому узнавать места, в которых жил, именно тогда, когда приходит время расстаться!

Я хотел поймать фалангу, чтобы отвезти ее в Москву, своей любимой племяннице, чтобы это странное существо дало ей какое-то представление о тех местах, в которых я побывал…

Вообще фаланги у нас в экспедиции не были редкостью. После описанного нашествия их в нашу палатку они частенько забегали на территорию лагеря и больше всего любили прятаться в одежде, которая висела на ветвях лохов или просто лежала на стульях. Как правило, фаланги — ночные животные, однако, потревоженные, они прекрасно бегают и днем, а есть и просто дневные виды. В Испании есть фаланга, которую называют солнечным пауком…

Самая великолепная — самая крупная и красивая — фаланга была обнаружена Сабиром в брюках, которые висели на дереве. Мы поймали ее, посадили в стеклянную банку и назвали Тамарой — по имени героини одного их самых душещипательных рассказов Розамата. Героиня эта,

по словам рассказчика, отличалась неземной красотой, но в то же время самой земной дородностью и высоким ростом, что в свое время приводило в отчаяние нашего бравого донжуана, не отличающегося атлетизмом… Фаланга Тамара едва уместилась в банке со своими длинными ногами, тем не менее уже на другой день, привыкнув, как видно, к своему новому положению, она с аппетитом уплетала кобылок, кузнечиков, которых мы для нее ловили, даже вареную рыбу. Вообще была она холеная, гладкая, полненькие жвалы ее двигались бойко и с изяществом. Посмотрели бы вы, как ловко, словно две хорошо смазанные пилорамы, ходили вверх-вниз, вперед-назад ее острые буро-красные челюсти, перетирая пищу. Даже волоски на теле и на ногах Тамары были, кажется, шелковистее, чем у других фаланг, и ярко-янтарного цвета. Чувствовалась порода. Вначале она принимала угрожающую позу и даже слегка шипела, как только мы открывали крышку банки, однако потом привыкла и продолжала свою трапезу, не обращая на нас ровно никакого внимания. К сожалению, Тамара не загостилась у нас. На третью ночь, понадеявшись на ее сознательность, я оставил слегка приоткрытой крышку банки, чтобы обеспечить Тамару на ночь чистым воздухом. Утром крышку была сдвинута, а нашей великолепной гостьи в банке не оказалось. Я горевал больше всех… Правда, на другой день в своих плавках, лежащих на стуле в палатке, я обнаружил еще одну фалангу, маленькую, которую, руководствуясь тем же принципом, мы назвали Люсей. Но Люся была не чета Тамаре. И хотя она благополучно сидела в банке, ожидая отправки в Москву, однако мне хотелось поймать какую-нибудь покрупней. Ну, если не Тамару, то хотя бы такую, которую мы вправе были бы назвать именем еще одной героини рассказов Розамата — Клавой…

Свет луны был такой яркий, что отчетливо видно не только каждую травинку, но даже глиняные комочки на дороге. Ага, кажется, это она! Промелькнувший призрак, прыткое ночное видение, сразу доказавшее, что неподвижность ночной пустыни — мнимая. В руках у меня была стеклянная банка, сверкающая от луны голубоватыми отблесками. Пытаться накрыть призрак отверстием банки бессмысленно. Я отправился в палатку, чтобы взять фонарь.

— Ты что по ночам бродишь? — сонным голосом проворчал Жора. — Смотри, щитомордник укусит. Или скорпион…

Я вернулся на то место, где, кажется, видел фалангу, и остановился. Вот он, стремительный призрак! Рыжее десятиногое существо застыло в луче фонаря. Двумя черными бусинками сверкнули вознесенные на темя глаза. Я проворно накрыл ее банкой.

Ночью фаланга казалась большой и красивой, но утром я убедился, что она хотя и достаточно крупная (тело 4–4,5 сантиметра длиной), однако тощая и слишком волосатая. Ее не хотелось назвать ни Клавой, ни каким-нибудь другим женским именем. Скорее всего, это был самец.

Теперь я имел две фаланги и двух маленьких скорпионов.

Скорпионов я отыскал под экспедиционным ящиком с продовольствием, который стоял в головах моей кровати. Вообще, если фаланг в экспедиции мы встретили не меньше двух десятков, поймали двух самцов-каракуртов, одного красивого редкого паука эрезус-нигер, то со скорпионами было туго, хотя они в тех местах, несомненно, живут. Когда ездили в песчаную пустыню Алька-куль-кум и по дороге останавливались в маленьком хуторе — несколько глинобитных домиков, несколько деревянных сараев посреди голой пустыни, тут же гигантский стог сена, накошенного весной, и загон для нескольких коров — и даже заходили в один из домов в гости, где рассаживались на полу на кошме, а рядом высилась гора аккуратно сложенных стеганых одеял, то первое, о чем я спросил у хозяина, пригласившего нас, это: