Луна над Теннесси

Ремень со свистом рассек воздух и впился в хрупкое, нежное девичье тело. Стиснув зубы, чтобы не закричать, Кэтлен судорожно вцепилась пальцами в жесткий ковер, на который ее грубо швырнули перед этим. И все-таки пронзительный крик боли сорвался с уст несчастной девушки. В то же мгновение безжалостная рука охватила в беспорядке рассыпанные по обнаженным плечам Кэтлен чудесные золотисто-рыжие кудри.

— Я же предупреждал тебя не орать. Хочешь, чтобы сюда сбежались соседи и начали вынюхивать, что происходит? —

прохрипел ее мучитель. — Только посмей еще издать хоть один звук?

Ремень до тех пор немилосердно жег ей спину, пока Кэтлен Баррет не потеряла сознание. Она даже не почувствовала освобождения от тяжести грузного тела, удерживавшего все это время ее распластанные ноги, не услышала звука шагов, удалявшихся в сторону соседней спальни. Кэтлен не знала, сколько прошло времени, прежде чем чьи-то заботливые руки осторожно подняли ее с ковра и отнесли на низкую койку, положив лицом вниз.

Сознание мучительно долго возвращалось к Кэтлен. Придя в себя, она почувствовала ласковое прикосновение к своей израненной спине и беспомощно всхлипнула.

— Тише, детка. Не дай бог, эта скотина услышит тебя и вернется, — прошептала Хэтти Смит, негритянка, стараясь успокоить девушку.

Но Кэтлен продолжала метаться на постели, сжимая кулаки от жгучей, нестерпимой боли, пока на ее раны накладывали целебную мазь.

Наконец Хэтти завершила процедуру, и Кэтлен с трудом приподнялась, помогая негритянке стянуть с себя изорванное платье.

— Я приготовлю тебе особый чай. Он немного успокоит боль и поможет заснуть, — сказала Хэтти, убирая с исполосованной спины девушки золотисто-рыжие локоны.

Кэтлен не мигая уставилась на тусклый огонек керосиновой лампады, фитиль которой был прикручен для экономии керосина. В ее темно-синих глазах пылала ненависть к жестокосердному отчиму. Кэтлен с горечью подумала о тех переменах в жизни, произошедших вскоре после его женитьбы на ее овдовевшей матери.

Признаться, Кэтлен безмерно удивилась, когда два года назад Янки Уилсон посватался к болезненной Мэри Баррет. Последние пять лет мать Кэтлен страдала хроническим туберкулезом. Она стала худой и бледной, ее былая красота исчезла без следа. Лишь теплые карие глаза несколько оживляли высохшее, изможденное лицо.

Кэтлен представлялось совершенно немыслимым, чтобы Янки Уилсон — такой большой и привлекательный грубой мужской красотой — влюбился в хрупкую, болезненную Мэри.

Вечером, накануне свадебного торжества, когда они с матерью сидели за обеденным столом, Кэтлен в последний раз попыталась отговорить ее выходить замуж за человека, почти им не известного.

— Я не доверяю Янки Уилсону, — откровенно призналась Кэтлен. — Мы же ничего не знаем о нем: откуда он родом, есть ли у него родственники? И потом, — продолжила она с негодованием, — я не понимаю, как ты могла так быстро забыть папу?

Мэри печально посмотрела на свою тринадцатилетнюю дочь:

— Янки родом из Мэйна. У него есть и мать, и отец, и даже сестра. Поверь, я не забыла твоего отца и никогда не забуду. Ни один мужчина не займет его место

в моем сердце. Но мы ведь с тобой знаем: мне недолго осталось жить на этом свете. Я хочу быть уверенной, что, когда меня не станет, о тебе будет кому позаботиться.

Кэтлен о трудом подавила душившие ее слезы. Мать действительно утратила всякий интерес к жизни с тех нор, как ее горячо любимый супруг погиб на обрушившемся руднике.

— Не говори так, — Кэтлен сжала бледную худую руку Мэри. — Ты же знаешь, Питер и Хэтти всегда готовы позаботиться обо мне. Они сделают это гораздо лучше, чем этот незнакомец.

— Знаю, милая. Но не думаю, что городские старейшины позволят тебе жить с негритянской четой, хотя Смиты безмерно любят тебя и всей душой желают взять на свое попечение.

Тогда Кэтлен не стала продолжать дальнейшие уговоры, чувствуя, что ей все равно не удастся переубедить мать.

На следующий день, как и планировалось, состоялось свадебное торжество. Давние друзья Мэри накрыли стол к приему гостей после церемонии бракосочетания. Янки был поистине сама любезность: смеялся, разговаривал с гостями, проявлял заметные заботу и внимание по отношению к жене — то поднесет ей кусочек свадебного торта, то предложит чашку чая. У Кэтлен даже зародилось сомнение: может, она все-таки ошиблась и Янки на самом деле любит ее мать?

Но вот торжественный вечер завершился. Поздравив новобрачных и пожелав им всего наилучшего, гости постепенно разошлись. Кэтлен принялась убирать со стола посуду и остатки свадебного торта, время от времени, озабоченно поглядывая на мать. Торжество явно утомило Мэри. Лицо ее казалось крайне изнуренным, во взгляде застыли усталость и напряженность. Будет ли Янки так же бережен и деликатен с матерью, когда они отправятся в спальню, забеспокоилась Кэтлен.

Сейчас Кэтлен уже не помнила, кто из них выглядел более удивленным — она или мать, — когда Янки, надев пальто, мрачно заявил:

— У меня встреча с друзьями. Увидимся завтра.

Однако они обе почувствовали явное облегчение: по крайней мере, уставшее мамино тело отдохнет этой ночью.

Но вышло так, что матери Кэтлен так и не довелось разделить ложе со своим новым мужем ни в эту ночь, ни в последующие. На третью ночь, когда Янки снова собрался уходить из дома, Мэри робко намекнула, что не стала бы отвергать его супружеских прав.

В ответ тот рассмеялся ей прямо в лицо и произнес с презрительной усмешкой:

— Ты ведь тощая кляча и не выдержишь и десяти минут. Я же заезжу тебя. В моей партнерше должно быть столько же силы и огня, сколько и во мне.

С этими словами Янки вышел, громко хлопнув дверью. Признаться, Кэтлен и Мэри были одновременно и шокированы, и обрадованы этим циничным заявлением. Вскоре они узнали, что Янки проводит все ночи с Лулу Коллинз, владелицей городского борделя. Оказывается, он пользовался услугами этой дамы на протяжении всего времени с тех пор, как поселился в их крае. Прошло не больше недели, и Янки начал требовать у Мэри деньги, причем в больших количествах.