Лунная дорога. Часть 1
Шрифт:
Молчание затягивалось. Я посмотрела на Вадьку. Он был мрачен и сосредоточен, будто перед трудным экзаменом. Вот блин! Он мне сейчас в любви начнет признаваться, точно! Опыт есть, мне с такими серьезными мордами уже человек пять поведало о высоких и чистых чувствах.
А потом сразу шло стандартное предложение интима. А чего резину тянуть? Типа это так положено. Если тебе парень в любви признался, ты просто обязана с ним переспать.
После того как я этим сопливым мальчуганам популярно разъясняла, что секс и любовь совершенно разные вещи, они почему-то
– Ты же знаешь, Маша, что давно мне нравишься…
Продолжать я ему не дала. На кой ляд мне эта дешевая патетика?
– Знаю. А так же знаю, что тебе нравится и Дашка с пятого участка, и Серегина сестра Ленка, и одноклассница бывшая, как ее, Лилька?
Вадька застыл. Конечно, застынешь тут, когда ты в любви до гроба клясться собираешься, а тебя в свои же старые увлечения тычут по самое не хочу.
– Маша, это все глупое детство…
– А сейчас ты вырос, стал большим и умным, ага?
Он с опаской на меня посмотрел. Потом выдал:
– Мне уже девятнадцать. Я скоро инженером стану…
Я так от смеха и покатилась.
– Скоро? Ты сейчас всего-то на второй курс политеха перешел, тебе еще пять лет учиться! Это, по твоему, «скоро»?
Он увял. Мне его стало жаль, но что делать? Если на чувства каждого встречного-поперечного отвечать, никакой жизни не хватит.
– Я понял. Я тебе не нравлюсь.
Я дернула плечом.
– Я не знаю, нравишься ты мне или нет. Так ты вроде парень неплохой, но как вспомню твои надо мной издевательства, сразу в этом сомневаться начинаю.
– Ты мне за мою глупость мстишь? – он подтянулся и с негодованием на меня посмотрел.
– Мстить я тебе еще и не начинала. А вот мнение о твоем характере у меня сложилось стойкое. Ты из тех, кто любит покуражиться над тем, кто тебя слабее. Помнишь, как ты меня в компостную яму толкнул? В новом платье, между прочим. Просто для того, чтобы с дружками надо мной посмеяться. Ты думаешь, я это забыла? Мне обидно до сих пор. Платье, кстати, пришлось выбросить. А мне его бабушка на день рождения подарила.
У него округлились глаза. Нервно облизав пересохшие губы, он хрипло проговорил:
– Ты никогда мне раньше об этом не говорила…
– Конечно, не говорила. Но это не значит, что я все забыла и простила. Для меня ты, наверное, всегда останешься не слишком хорошим человеком, уж извини.
– Давай я тебе новое платье куплю? – он исподлобья посмотрел на меня, уже догадываясь, что откажусь.
И я не обманула его ожидание:
– Не надо, вот еще! Мне семнадцать, скоро будет восемнадцать. Но та маленькая обиженная девочка, что живет глубоко во мне, просто вопит: держись от него подальше, он плохой! Надеюсь, я тебе все доступно объяснила? – это было неправдой, вернее, не совсем правдой, но надо же мне как-то от него отбиться? Пусть обижается, это
Он поднялся. Постоял передо мной с опущенной головой, потом сдавленно проговорил:
– Прости меня. Я не думал, что тебе было так больно и обидно.
Я усиленно закивала:
– Да, ты очень редко думал о чувствах других людей. Особенно тех, кого обижал и над кем откровенно издевался. Главное, чтоб тебе было хорошо и весело. Так что лучше иди своей дорогой. Встретишь еще ту, которой ты никаких гадостей не делал, вот для нее и станешь самым лучшим. А я вот такая. Злопамятная.
Он потеряно посмотрел на меня, потом повернулся, весь как-то поникнув, и вышел. Мне было его жаль, все-таки дружим мы давно, но что делать? Надеюсь, этот разговор заставит его хоть о чем-то задуматься, а то идет этаким победителем по жизни, по сторонам не глядит, а уж под ноги и подавно.
Немного подождав, встала, прошла к калитке, снова основательно ее закрыла и вернулась в дом. Мама была на кухне. Едва я зашла, она воскликнула:
– Доча, так это он испортил твое платье! А ты сказала, что упала! Я еще на тебя так сердилась, а это вовсе и не твоя вина была! Почему же ты ничего мне не сказала! Я бы этого охламона!.. – и она многозначительно посмотрела на веник – опасное оружие в руках разозленной женщины.
Эх, что же это я! Ведь если я слышала разговор родителей, сидя на качели, то и на кухне слышно все, что говорится там! Пришлось срочно искать отмазки:
– Мама, ты мне сама с младенчества внушала, что ябедничать нехорошо! Вот я и не ябедничала!
– А рассказать о том, что тебя обижают, это вовсе не ябедничество!
– А что же это? – я обняла маму за плечи и потерлась щекой о ее плечо.
– Откровенность, – она погладила меня по голове, как маленькую.
– Извини, мама, но огорчать тебя для меня хуже горькой редьки. Да и вряд ли ты стала бы портить отношения с соседями из-за такой ерунды.
– Если мою дочь обижают, это вовсе не ерунда! – твердо заявила любящая мамочка.
– Мама, уверяю тебя, Вадька уже горько о том времени пожалел. Думаю, сейчас он бы согласился быть в свое время многократно поротым, чем выслушивать от меня упреки в давно прошедших шалостях.
Она грустно усмехнулась.
– Да, это так. Наверняка он сейчас проклинает свое глупое озорство. Но тебе его вовсе не жаль?
– Нет, – я активно потрясла головой. – Он мне не нравится. Он чужой. Он неплохой в целом парень, но совсем чужой. За тобой ведь многие ухаживали, у тебя такого чувства не бывало?
Мама чуть сдвинула свои красивые ровные брови.
– Не помню. Никогда парней не делила по столь странному принципу. Мне было как-то ближе «нравится – не нравится». Чужой? Не помню.
– Ну, вот дядя Вася – он тебе чужой?
– Он не чужой, он противный.
– Это да, – я замолчала, не понимая, как еще можно объяснить свои ощущения. – Ну, это что-то вроде «мое – не мое».
– Поняла. Вадим – это не «твой». А кто тогда «твой»?
Конец ознакомительного фрагмента.