Лунная заводь
Шрифт:
Мы стояли, омытые потоками яркого рубинового света, а впереди раскинулось море., винноцветное море. Мне тут же припомнилась восточная легенда о том, как Фу-Ши построил беседку около моря для украденной им у Солнца девушки и покрасил ее ярким чистым лаком, который сам же и создал (но секрет его изобретения с тех пор утрачен навсегда) из кораллов и огненной крови дракона, чтобы она, подходя к беседке, думала, будто это само солнце встает над летним морем.
Оно лежало спокойное и неподвижное, даже легкая рябь не волновала гладкую, словно у бездонного лесного омута в тихую лунную ночь, поверхность.
Огромная чаша, наполненная огненно-красной, похожей на расплавленный
Вдруг из моря выпрыгнула огромная, как акула, рыба, с плоской головой, острым хребтом, бронзовые искры вспыхивали на зубчатых пластинках покрывающего ее тело панциря. Взлетев высоко вверх, она стряхнула с себя сверкающие рубиновые капли и с шумом упала назад в воду, подняв при этом целый столб сказочно-прекрасных, как драгоценные камни, брызг.
Я повернул голову и в поле моего зрения вплыло, медленно и величественно двигаясь над морем, светящееся, полупрозрачное полушарие. Его радужная поверхность все время меняла окраску, переходя от ярко-бирюзового к аметистовому и оранжевому цветам, вот оно уже алое с розовой поволокой, потом кроваво-красное, дымчато-серое и снова вернулось к первоначальному переливчато-радужному цвету. Позади него плыли еще четыре других полушария, и самое маленькое из них было около десяти футов в диаметре, а самое большое — никак не меньше тридцати. Они медленно дрейфовали, проплывая мимо нас, подобно мыльным пузырям, что выдул из взбитой в пену радуги какой-то исполинский ребенок. Затем одно из них выпустило из днища массу спутанных, сверкающих нитей; длинные, гибкие, извивающиеся прутья быстро обшарили поверхность воды, и эти загадочные существа погрузились в море.
Я ахнул, ведь рыба была ганоид, — та древняя панцирная рыба, что, возможно, являлась самой разумной из всех обитателей нашей планеты в девонианскую эру, постепенно вымирая в течение многих столетий, и которую мы представляем только по оставшимся от нее окаменелым отпечаткам, по контурам этого удивительного создания, заключенного в объятия камня, который когда-то служил для него мягкой подушкой дна. А полушария были — Medusae — медузы… но совершенно невиданных размеров и расцветок, и к тому же светящиеся.
Прервав мои размышления, в эту минуту Лакла, приложив ко рту сложенные чашечкой розовые ладошки, громко и призывно закричала. Берег, на котором мы стояли, тянулся вперед еще несколько сотен футов, а затем резко обрывался, но высота его над Винноцветным Морем была не слишком высока; справа и слева от нас он загибался длинным полумесяцем. Повернувшись направо, туда, куда Лакла послала свой клич, я увидел поднимающуюся над морем, на расстоянии мили от нас или больше подернутую легкой дымкой радугу, гигантскую спектральную дугу, впрочем, довольно плоскую, я подумал, что форма ее связана с особенностями этой странной атмосферы. Дуга начиналась от красной кромки берега и, размахнувшись над винноцветными водами, опускалась тремя милями дальше на обрывистый, скалистый утес, мрачно чернеющий над лакированной морской гладью.
А за этим каменистым утесом, возвышаясь над его остроконечными зубцами, виднелся гигантский купол тускло-золотистого цвета — циклопическое сооружение, поражающее чем-то чужеродным, полностью обескураживая человеческий разум и зрение, как будто через бескрайние просторы космического пространства, с какой-то отдаленной звезды, дошли до меня связные образы, совершенно разборчивые, безусловно осмысленные и чем-то смутно знакомые, и которые абсолютно невозможно выразить символами или мысленными
Это море, покрытое винноцветным лаком с плывущими над ним светящимися разноцветными лунами., эта каменная дуга, окрашенная во все цвета спектра, перекрывшая море — от берега до какого-то странного острова, увенчанного аномальным позолоченным., шишковидным наростом… получеловеческие батракианы, сказочная земля, по которой мы сюда пришли, со всеми ее таинственными ужасами и чудесами, я почувствовал, как заколебался фундамент моего столь заботливо выпестованного научного мировоззрения.
А вдруг это всего лишь сон? Может быть, тело мое лежит где-то, сражаясь со смертью в горячечном бреду, а то, что я вижу, всего лишь образы, проплывающие в отмирающих клетках моего мозга?
Колени мои подогнулись, я непроизвольно застонал.
Обернувшись ко мне, Лакла с обеспокоенным видом мягко обняла меня за плечи и поддерживала до тех пор, пока не прошло головокружение.
— Потерпи! — сказала она. — Носильщики уже идут. Скоро ты отдохнешь.
Она кивнула в сторону радуги, и я увидел, как оттуда спрыгивают и бегут к нам еще десятка два других лягушкообразных людей. Некоторые из них держали высокие носилки, снабженные ручками: что-то вроде паланкинов.
— Асгард![51] — впившись горящими глазами в арку моста, рядом со мной стоял Олаф. — Бифрост Бридж… острый как лезвие ножа, по которому души идут в Вальхаллу[52]. А она… она Валькирия[53]… девушка с мечом! Ja!
Я сжал пылающую жаром ладонь норвежца, и острое чувство жалости охватило меня. Если даже я был так потрясен этим местом, представляю, что должен чувствовать Олаф. С превеликим облегчением я увидел, как он, повинуясь мягкому приказанию Лаклы, опустился на одни из носилок и лег там на спину, закрыв глаза. Двое монстров, подняв его, положили перекладины на свои чешуйчатые плечи. Надо ли говорить, что без малейших колебаний я сам лег на мягкие бархатные подушки других носилок.
Кавалькада тронулась в путь. По приказу Лаклы О'Кифа поместили в ее носилки; скрестив колени на восточный манер, она сидела, склонившись над его бледным лицом; ласково перебирая белыми удлиненными пальчиками волосы на голове ирландца.
Вдруг она подняла руку, размотала уложенные высокой короной косы, встряхнула головой, освобождая волосы, так что они заструились вниз неудержимым потоком и закрыли их обоих.
Голова ее склонилась еще ниже, я услышал мягкий звук поцелуя и отвернулся, чувствуя себя одиноким и никому не нужным — Бег знает почему!
ГЛАВА 25. ТРОЕ МОЛЧАЩИХ БОГОВ
Мы подходили к удивительной арке, и на какое-то время, охваченный благоговейным восторгом, я позабыл про Ларри и про все на свете. Ибо это была не радуга, не вещь, сотворенная из света и тумана, не мифический Бифрост Бридж — нет! Самый настоящий каменный мост, без единой опоры, парил в воздухе как на крыльях, окрашенный сверкающими пятнами ярчайших алых и пурпурных цветов, всеми оттенками голубого — от нежнейшей лазури ясного майского неба до глубокой синевы, которой выделяется в океане лента течения Гольфстрим, с вкраплениями желтого и зеленого цветов… точно сказочная палитра какого-то великана-художника… В сто, нет, в тысячу раз этот колдовской, волшебной красоты мост был больше, чем мост в Юта, который индейцы племени Навахо называют Ноннегоцци, поклоняясь ему, как божеству, и который, в сущности, есть не что иное, как воплощенная навечно в камень радуга.