Лунное дитя

Кроули Алистер

— В чем же состоит «работа» ваших противников?

— В общем и целом речь идет скорее об эгоизме, хотя это слово, к сожалению, стало ругательным и потому может лишь затемнить для тебя суть дела. В сущности, мы не менее эгоистичны; только мы понимаем, что вещи, находящиеся за пределами нашего сознания, тоже составляют часть его. Так, я сознаю, например, что, желая познать какую-то иную душу, иное тело, иную идею, я должен отождествить себя с ними, сняв преграду между моим «Я» и «не-Я», Возвращаясь к примеру с конусом, можно было бы сказать, что я, как вода, стараюсь усвоить форму как можно большего количества кривых, чтобы познать целиком весь конус. Маг же, принадлежащий к Черной Ложе, держится лишь одной своей излюбленной кривой, провозглашая ее главной над всеми остальными; и, конечно, в тот момент, когда конус целиком уйдет под воду, пропадет и он со своей кривой: буль! — и нету.

— Смотри, каков поэт! — отозвался на это Саймон Ифф. — Кто-кто, а брат Сирил высоко себя ценит; во всяком случае, его замысел продолжения рода предполагает

раскрытие красоты, живущей в его душе, перед всем миром, чтобы другие души могли воспринять ее свет. Черный же маг, наоборот, скрывает все; он никогда и ничем не станет делиться. Так даже его знания со временем канут в Лету.

— Но у вас ведь общество тоже тайное! — заметила Лиза.

— Да, но лишь для того, чтобы нам не мешали. Мы запираем двери, чтобы не лезли профаны со своими дурацкими советами, точно так же, как хороший хозяин запирает двери на ночь, чтобы не забрались жулики и бродяги… Скорее даже, как библиотека, требующая от читателей соблюдения определенных правил. Мы тоже не хотим, чтобы всякие дикари грязными руками шарили в уникальных рукописях и вырывали страницы из наших книг. Люди пустые любят разглагольствовать о знаниях, которые сами по себе открыты всем; однако в них есть тайна, охраняемая лучше всех других тайн на земле, и охраняет ее тот простой факт, что для освоения даже маленькой части этих знаний человеку, призови он хоть весь свет на помощь, придется потратить целую жизнь.

Тайну нашей Магики мы охраняем не менее, но и не более строго, чем иные наши коллеги — тайну своей физики; лишь профанам всегда «не терпится», хотя им известно, что для овладения даже таким простым инструментом, как микроскоп, требуются годы учебы, — и они возмущаются, когда мы отказываемся за час-другой научить их пользоваться заклинаниями.

— Или требуют, чтобы им сначала доказали, что они действуют.

— Вот-вот, именно те и требуют, кто никогда не и чал, как ими пользоваться. Я, например, могу читать Гомера в подлиннике, но доказать это сумею лишь тому, кто тоже знает древнегреческий язык. Если он не знает его, я должен буду сначала научить его древнегреческому; однако и тогда ему понадобится некто третий, тоже знающий этот язык, чтобы подтвердить правильность его познаний, и так далее. Обычные люди признают априори, что есть кто-то, кто может читать Гомера в подлиннике, а как это ему удается — неизвестно, интеллектуальная лень не дает им пойти дальше в своих рассуждениях. Истинный же интеллектуал никогда ничего не принимает априори.

Спиритизм и Христианская наука, которые оба суть обман или ошибочное истолкование очевидных фактов, потому и распространились столь широко во всех англоязычных странах, что среди этих полуобразованных умников не нашлось ни одного настоящего интеллектуала. Нам же недосуг распахивать двери наших лабораторий толпе репортеров и любителей «непознанного рядом»; мы работаем с очень тонкой материей, нам приходится так тренировать наши ум и чувства, как того не требует никакая другая школа в мире. Поэтому, когда общественность равнодушна к нам или просто не верит, это нам только на руку. Единственная «общественная работа», которую мы ведем, или, если хочешь, реклама — это поиск и отбор новых членов, действительно способных. Однако и тут мы научились избегать публичности. Мы не делаем секрета ни из наших опытов, ни из их результатов; но только знающий поймет, что они означают.

Причем работать нам приходится в области, где нет ни общепринятых терминов, ни веками опробованных законов. В Магике более, чем в любой иной дисциплине, учащемуся приходится полагаться главным образом на собственный практический опыт, а не на теорию.

— Вы не делаете экспериментов «на проверку»?

— Увы, дитя мое, настоящая Магика, составляющая основную, тавматургическую часть любого эксперимента, связана с особым состоянием сознания, которому любая «проверка» только мешает причем довольно сильно. Это все равно, как если бы ты попросила Сирила продемонстрировать тебе свой поэтический дар или свою мужскую силу в присутствии двух-трех профанов. Конечно, Сирил в состоянии сходу сочинить сонет, или детский стишок, или показать еще какой-нибудь фокус, но тебе в той или иной мере все равно пришлось бы верить ему на слово, потому что эти эксперименты он проделает прежде всего ради них. Еще одна трудность истинной Магики состоит в том, что это процесс естественный, в котором ничто не происходит «вдруг», без подготовки; так что требуется проделать сотню экспериментов, прежде чем можно будет сказать, что их результат не случаен. Пусть мне, например, нужна некая книга. Я обращаюсь к своему «книжному талисману», и на следующий день книготорговец сообщает мне, что получил и отложил ее для меня. Один такой эксперимент ничего не доказывает. Единственное надежное доказательство — моя способность делать это. Однако в условиях — проверки» я, скорее всего, не смогу этого сделать, потому что для успеха прежде всего нужно, чтобы я действительно хотел иметь эту книгу, чтобы это желание жило в моем подсознании, которое и творит чудеса. Делать вид или убеждать себя, что я хочу книгу, бесполезно. Положить одним ударом два шара в лузу может каждый, но настоящим игроком можно назвать лишь того, кто способен повторить этот трюк и двадцать, и тридцать раз — всякий раз, когда подходит к бильярдному столу. Хотя в некоторых отраслях Магики «проверка» возможна; я бы сказал, в тех ее отраслях, где преобладает не мужское, а женское начало. Да, эта аналогия

представляется мне достаточно точной. Ты помнишь, как я угадал твой час рождения — разве это не была «проверка» моей способности делать это? И я могу повторять этот трюк сколько угодно, и пять раз из шести угадаю верно. А тот случай, когда я не угадаю, я всегда смогу проанализировать и понять, почему ошибся. Дело это несложное, я как-нибудь объясню тебе, как это делается. Возьми, наконец, свою собственную способность ясновидения: я ведь не говорил тебе, что именно ты увидишь, и тем не менее ты увидела то же, что и я. Ты сможешь упражняться в этом каждый день, если захочешь, и Сирил будет «проверять» тебя; и через месяц ты станешь настоящим мастером в этих делах. Если тебе захочется потом продемонстрировать свое умение кому-нибудь — пожалуйста. Но тебе не захочется. Главная проблема заключается на самом деле в том, что из многих тысяч людей эти научные изыскания не волнуют ни одного; даже такие — вполне прикладные! — достижения науки как паровая машина, телеграф или автомобиль стали доступны массовому человеку лишь потому, что несколько крикунов, понявших, что на этом можно делать деньги, твердили ему об этом денно и нощно. Кого у нас сегодня считают «светочами науки»? Эдисона и Маркони, из которых пи один не изобрел ничего нового; они оказались просто хорошими дельцами, сумевшими использовать труд других и превратить науку в источник постоянных и очень даже неплохих доходов. Ах, о чем тут говорить!

— Но мы опять отклонились от темы, — заметил Сирил. — У меня сегодня было прекрасное утро: подобно Платону, я провел его в компании добрых, порядочных и красивых людей. Наблюдать вас мне доставило истинное удовольствие. Однако нас ждет работа. Работа трудная, поэтому я предлагаю использовать тактику Вашингтона в битве под Вэлли-Фордж. Мы протрубим наступление и первыми нанесем удар Черной Ложе; когда же она бросится в контратаку, рассчитывая, как всегда, увидеть меня в первых рядах наступающих, мы с Лизой уже будем далеко — исчезнем, так сказать, среди бела дня.

— Что ж, план хорош, — согласился Саймон. — На этом мы, пожалуй, и закончим. Итак, за работу! Чтобы не привлекать к себе внимания, ты, Лиза, лучше не бери с собой багажа (его можно будет прислать потом), и не говори об отъезде ни с кем, кроме членов Ордена. После обеда ты переоденешься в дорожное платье, и вы с Сирилом доедете на метро до Лионского вокзала, где как раз успеете на скорый поезд Париж — Рим. И смотри, не забудь дать мне телеграмму, когда попадешь в «Сачок для Бабочки»!

Глава IX О ТОМ, КАК БЫСТРО ДУРНЫЕ ВЕСТИ С БУЛЬВАРА АРАГО ДОШЛИДО УЛИЦЫ КЕНКАМПУА, И ЧТО ЗА ЭТИМ ВОСПОСЛЕДОВАЛО

В тот самый момент, когда лорд Энтони Боулинг сворачивал с Монмартра на Большие Бульвары, Акбар-паша сворачивал с них в прямо противоположном направлении. Вовсю зеленела весенняя трава, но турку было не до нее: он прилагал все усилия, чтобы его не узнали. И недаром: ведь в темных и опасных переулках «Чрева Парижа» за каждым следит тысяча глаз. Подобная мера безопасности — лишь привычная предосторожность в этом районе, слишком хорошо известном как вотчина апашей. Наконец он добрался до квартала открытых рынков; пройдя его, так сказать, по диагонали, он подошел к ресторанчику, часто и охотно посещаемому туристами, главным образом американскими. Назывался он «У Добродушного Папаши». Акбар поднялся по ступеням. Время вечерних посетителей еще не настало, даже музыкантов пока не было; лишь в уголке «зала» сидел старик, отхлебывавший из бокала крепкую смесь джина, виски и рома, именовавшуюся в определенных кругах коктейлем «Нантакет». На вид ему было лет шестьдесят, волосы и борода были совсем седые; одежда напоминала рабочую, да и держался он с достоинством старого мастерового, знающего себе цену, но всегда готового помочь молодым и поучить их. Однако взгляд его светлых глаз был холоден, как у убийцы, и будто направлен внутрь, как у вора. Руки, лежавшие на столе, дрожали, как у паралитика, а выступающие суставы говорили о хирагре. Погоня за наслаждениями тоже наложила свой отпечаток: тело его казалось распухшим от нездорового жира.

Дрожащие руки казались зеркалом души старика: видно было, что он чем-то смертельно напуган или боится чего-то лишиться.

Завидев турка, он приподнялся со стула и снова рухнул на него. Он был пьян, и довольно сильно.

Акбар уселся напротив него.

— У нас ничего не получилось, — прошептал он, хотя вблизи не было никого, кто мог бы их слышать. — Прошу вас, поймите меня, доктор Баллок, это было совершенно невозможно. Мы испробовали все средства.

Голос доктора был мягок, даже ласков. Он действительно был доктором, то есть врачом, хотя давно не практиковал, занимаясь различными экспериментами, которые называл «биоэнергетикой», однако даже самые стойкие из его учеников отказывались в них участвовать. Его ответ Акбару был тих и полон кошачьей вкрадчивости:

— А мне ведь придется отчитываться за это перед S.R.M.D. Надеюсь, вы не забыли об этом? Как выдумаете, что он на это» скажет?

— Но я повторяю, что это было совершенно невозможно. Там был один старик, из-за которого, по-моему, все и сорвалось.

— Старик? Какой еще старик?! — голос доктора Баллока сорвался в уже не скрываемом гневе. — О черт, черт побери вас тысячу раз!

Он рывком перегнулся к турку, схватил его за бороду и потянул к себе. Для мусульманина нет большего святотатства, чем оскорбление его бороды, но Акбар стерпел и это. И все же боль оказалась слишком сильна, так что он не смог сдержать вскрика.