Лунные часы (Сказка для взрослых пионерского возраста)
Шрифт:
Петрова села на траву и заявила, что тропинка наверняка ведёт к Лесу, потому что она зелёная. Варвара сказала, что даже если не ведёт к Лесу, всё равно интересно сходить и поглядеть, куда она всё-таки ведёт.
Бедный Макар сказал, что после черепахи у него совсем мозги не варят, и чтоб мы думали за него.
Я предложил вернуться к развилке, ну и Суховодов меня поддержал, сказав, что лично он никогда бы не стал сворачивать на тропинку. Тогда Петрова заорала, что, конечно, легко так говорить, когда тебе всегда ни холодно, ни жарко, а что другие совсем
И Петрова пошла по зелёной тропинке. Варька за Петровой, а мы за Варькой — не оставлять же девчонок одних.
— Лес! — запрыгала Петрова, — Я же говорила!
— По-моему, это мираж, — сказал Суховодов.
Но это был не Лес и не мираж. Тропинка привела нас к чудесному острову, зелёному оазису среди песков. Вода в речке была белая, как молоко, и когда мы её попробовали, оказалось, что это и есть самое настоящее молоко. Холодное, вкусное — такое я пил только однажды в деревне, прямо из погреба. У самого берега оно было слаще и чуть розоватым. Оказалось, что кромка берега и дно сделаны из киселя. Моего любимого, клюквенного.
Молочная река, кисельные берега!
Мы наелись, напились, а потом мне ужасно захотелось спать. Я увидел, что другие тоже зевают, а Макар — тот вообще уже растянулся на травке и посапывает. Только я собрался последовать его примеру, как увидел, что к берегу плывёт лодка, а в ней малый с огромным половником вместо весла. Так и гребёт половником. А потом зачерпнул молока с киселём, отправил в рот, машет нам:
— Что это вы на земле устроились? Ведь жёстко. Садитесь, я вас к матушке отвезу. Там постели мягкие, перины пуховые…Тишь, гладь да Божья благодать.
Суховодов (он один был бодрый, сна ни в одном глазу) напрасно кричал, что нам угрожает опасность, что на Куличках нельзя останавливаться и что спать среди бела дня совсем ни к чему. Мы ответили, что это лично ему ни к чему, раз ему никогда ничего не делается, даже усталость не берёт. Суховодов обиделся и сказал, что одиночество, зависть и непонимание — его печальный жребий, и замолчал. Потом я понял, что в молоке и кискеле действительно было зелье, от которого мы не то чтоб совсем заснули, а вроде как обалдели и потеряли волю.
Лодка покачивалась на белых волнах. Я зевал и казался себе ужасно тяжёлым, будто перенёсся на Юпитер.
— А ты…кто? — спросила Варвара малого. Язык у неё еле ворочался.
— Тит я, — парень вновь зачерпнул половником молока с киселём и олтправил в рот.
— А почему ты…не гребёшь совсем?
— Пущай сама гребёт, торопиться некуда. Тише едешь — дальше будешь.
Я сообразил, что это, наверное, тот самый Тит, у которого, как работать, всегда болит брюхо, а насчёт киселя — так «где моя большая ложка?» Куда же он нас везёт? На том берегу раскинулся городок, уютный, но совсем безлюдный.
— А где…жители? — зевнув, спросила Варвара.
— До-ома, — тоже зевнул Тит, — Лежат на печи да едят калачи.
— А работают ночью?
— Зачем работают? Ночью спят. А некоторые ночью лежат на печи да едят калачи,
— А когда же работают? — спросил я.
Тит глянул на меня, как на дурачка, махнул рукой и задремал.
По городу были развешаны плакаты:
НИКОГДА НЕ ОТКЛАДЫВАЙ НА ЗАВТРА ТО, ЧТО МОЖНО СДЕЛАТЬ ПОСЛЕЗАВТРА!
НЕ БЕРИСЬ ЗА ГУЖ!
ЗАВТРА, ЗАВТРА, НЕ СЕГОДНЯ — ТАК ГОВОРИМ МЫ!
…так ленивцы говорят…
— Это город ленивцев! — шепнул я Суховодову.
— Хуже. Это Сонное Царство Матушки Лени. Вон и её дворец.
В глубине острова возвышалось странное сооружение в виде огромной подушки с кружевами. Дремлющий у ворот Стражник еле-еле разлепил глаза и прворчал:
— Вот жизнь — спишь, спишь, а отдохнуть некогда. Пароль скажите.
— Лень, отвори дверь — сгоришь, — сказал Тит пароль.
— Хоть сгорю, а не отворю, зевнул Стражник, — Ладно, свои, проходите.
Движущийся тротуар повёз нас ко дворцу. На площади лежал здоровенный камень.
— А это…что? — зевнула Варвара.
— Главный наш памятник. Лежачий Камень, под Который Вода не Течёт.
Перед дворцом висел портрет толстой-претолстой тётки с десятью подбородками и крошечными заплывшими глазками.
— Матушка моя, Лень, — зевнул Тит.
ЛЕНЬ ПРЕЖДЕ НАС РОДИЛАСЬ. СЛАВА МАТУШКЕ-ЛЕНИ!
— было начертано под портретом.
Матушка Лень приняла нас в парадном зале. Она возлежала в гамачище от стены до стены, который медленно раскачивался при помощи каких-то мощных механизмов, и была до того габаритная и толстая, что от этой качки весь зал ходил ходуноми и наклонялся, как корабль на волнах, — то вправо, то влево.
— Входите, голубчики, входите, родимые! Сейчас вам матушка постелит, накормит, спать уложит. Здесь, в Сонном Царстве, не нужно никуда идти, спешить, стремиться. Только отдыхать, отдыхать, отдыхать…
Никогда бы не подумал, что у этой громадины может быть такой голосок. Прежде я, конечно, слыхал выражение «сладкий голос», но не очень-то представлял, что это такое. Бывает голос приятный и неприятный, сердитый, ласковый. Но чтоб сладкий…
Так вот, у Матушки Лени был самый настоящий сладкий голос, прямо-таки медовый. Когда она говорила, можно было пить чай без сахара.
Мне вдруг стало тошно, будто пирожных объелся, и я понял, что Суховодов прав, что отсюда надо немедленно бежать.
— Спасибо, но нам…к сожалению…Дела у нас, — я зевнул.
— Дела не волк, в лес не убегут. Погостите у меня хоть денёчек. Не понравится — уйдёте себе.
— В самом деле, — зевнула Петрова, — Всё иди да иди. В конце концов, просто невежливо отказываться, когда нас так любезно…Только денёчек, единственный. Ну, Алик!
Я хотел ей сказать, что «Алики в валенках», но говорить было лень. Я зевнул.