Лунные пряхи

Стюарт Мэри

Рядом со мной зиял чернотой дверной проем хижины, будто вход в пещеру. Сама хижина прилепилась к скале, словно ища у нее защиты, — впрочем, так оно и было. Я опять взглянула на ночное небо. Думая о Ламбисе, понадеялась, что луна, пусть и плохонькая, все-таки взойдет, прорвется сквозь облака и прольет хоть немного света. Но для нас с Марком и самая безлунная ночь не будет достаточно темной.

Я отмахнулась от мрачных мыслей. Лучше не думать о том, что нас могут найти. Нас не найдут. А если и найдут, то все здесь вообще произошло по недоразумению, и никакой опасности

нет. Совсем никакой.

С этой мыслью, пытаясь изо всех сил заглушить тревогу, я повернулась и ощупью двинулась в темноту хижины.

— Ламбис?

Значит, он не спал. Я тихо пошла на звук его голоса и села у края постели из хвороста.

— Ламбис ушел к яхте, чтобы забрать вещи и поискать там Колина.

— Ты?!

— Да, я. Только не волнуйся, прошу тебя. Кому-то ведь надо было туда пойти. Ни один из нас не смог бы отправиться за продуктами в деревню, а дорогу к яхте я бы не нашла. К утру он вернется. Есть хочешь?

— Что? Нет. Только пить немного. Но послушай, что за чушь! Я думал, ты сейчас уже спокойно спишь в своей гостинице. Тебе надо идти, иначе они замучают тебя расспросами.

— Да нет же, я ведь сказала: меня там ждут только завтра. Моя кузина Франсис задержалась и приедет тоже не раньше завтрашнего дня, так что никто обо мне не станет беспокоиться, честное слово. Даже и не думай об этом, сейчас я дам тебе попить, в термосе есть вода… если мне только удастся ее налить… Вот, держи.

Когда он ощупью брал у меня кружку, рука его встретилась с моей, и я почувствовала, что он напрягся, подбирая слова. Но должно быть, он был слишком утомлен, а жар все еще затуманивал его сознание, потому что дальнейших возражений по поводу моего присутствия не последовало; утолив жажду, он лишь тяжело вздохнул и вернулся к тому, с чего я начала:

— Так он пошел к яхте?

— Да.

— Он все тебе рассказал? И о Колине?

— Да. Мы подумали: вполне возможно, что Колин уже добрался до яхты.

Марк промолчал. Я услышала хруст подстилки, когда он снова улегся. Ветки, из которых была сложена постель, издавали сухой, резкий запах, впрочем, недостаточно сильный, чтобы заглушить запах грязи и болезни.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила я.

— Хорошо.

Я нащупала его пульс. Он был слабым и очень частым.

— Господи, если б я рискнула вскипятить немного воды! Как твоя рука?

— Болит, но уже меньше. — Он отвечал терпеливо, словно послушный ребенок. — К утру будет лучше.

— Если только мы сможем тебя согреть, — сказала я, — и ты немного поспишь. Тебе тепло?

— Боже, да я словно в кипящем котле!

Я прикусила губу. К счастью, ночь выдалась далеко не холодная и до сих пор поверхность скал испускала впитанное за день тепло. Но впереди еще много часов, ближе к рассвету похолодает, а в это время года, вполне возможно, еще и тучи нависнут, и дождь польет.

Слабый пульс под моими пальцами бился часто-часто. Безвольно раскинувшись, Марк тихо лежал в своем углу. Неожиданно он заговорил:

— Я забыл твое имя.

— Никола.

— Ах, да. Извини.

— Не беда. А ты Марк — а дальше как?

— Лэнгли.

Когда он вернется?

— Он не сказал, — солгала я. — Он собирался спрятать яхту, чтобы ее не было видно с берега. Для этого ему понадобится дневной свет.

— Но если Колин вернется к яхте…

— Он ее найдет. Поищет — и найдет. Она же будет совсем рядом, только ближе к утесу, под ним. Не думай об этом. До рассвета мы все равно ничего не сможем сделать, так что если тебе удастся обо всем забыть, расслабиться и поспать, то завтра ты, вполне вероятно, поправишься настолько, что сможешь спуститься к яхте.

— Я постараюсь. — Он нервно заерзал, словно больная рука не давала ему покоя. — Но как же ты? Тебе надо идти. Я и один не пропаду. Ты правда уйдешь завтра? Тебе нельзя ввязываться в это дело, понимаешь?

— Да-да, — успокоила я его. — Как только Ламбис вернется, я уйду. Обсудим это утром. А сейчас успокойся и постарайся заснуть.

— Ламбис вроде говорил, что где-то здесь есть апельсин?

— Ну конечно. Подожди минутку, сейчас очищу.

Он молчал, пока я возилась с апельсином, и схватил протянутую дольку чуть ли не с жадностью, но, когда я передала ему еще одну, он вдруг потерял всякий интерес и оттолкнул мою руку. Его забила дрожь.

— Приляг, — сказала я, — и закутайся получше в эту штуку.

— Ты же сама замерзла. Ты ведь без куртки. — Он сел, казалось, придя в себя. — Господи, девочка, на мне же твоя шерстяная кофта. Надень ее.

— Нет. Мне и так хорошо. Нет, Марк, черт возьми, у тебя ведь температура! Не заставляй меня все время бороться с тобой из-за каждой мелочи.

— Делай, как я тебе сказал.

— Я твоя сиделка, а ты всего лишь мой пациент. Надень эту штуковину, закрой рот и ложись.

— Черта с два! Ты здесь будешь сидеть в этой легонькой кофтенке…

— Мне нормально.

— Может быть. Но ты же не можешь просидеть так всю ночь.

— Послушай, — сказала я в некотором смятении, поскольку он вдруг начал стучать зубами, — умоляю тебя, ложись. Мы вместе закутаемся в эту проклятую кофту. Я лягу рядом с тобой, и нам обоим будет тепло. Ложись!

Дрожа всем телом, он снова улегся на постель, а я тихонько пристроилась рядышком, у здорового бока. Просунула руку ему под голову, а он полуотвернулся от меня и, свернувшись калачиком, совершенно естественно прижался ко мне спиной. Стараясь не задеть забинтованное плечо, я обвила его руками и крепко прижала к себе. Так мы и лежали какое-то время. Я чувствовала, как он, согреваясь, начал медленно расслабляться.

— Здесь, наверное, блохи есть, — сонно заметил он.

— Да уж, почти наверняка.

— И постель вонючая. Не удивлюсь, если я и сам уже провонял.

— Завтра я тебя помою, пусть далее холодной водой.

— Ну уж нет.

— Только попробуй мне помешать. Этот твой грек, с его пониманием гигиены, скоро угробит тебя. И потом, должна же я тебя разглядеть как следует.

Он издал звук, который можно было бы назвать довольным смешком.

— Овчинка выделки не стоит. Сестры говорят, что я славный, но вообще-то ничего особенного, не красавец.