Лунный камень мадам Ленорман
Шрифт:
– И ты нашел этот остров?
– Он принадлежал моей семье давно. Когда-то здесь стояла крепость, а воды подходили к самым ее стенам. Говорят, в крепости до последнего держались язычники, и здешние боги не ушли, а заточены в подземельях. Это они позвали подземные воды и затопили всю долину. Не знаю, но здесь… все не так.
Верно, не так. Остров-тюрьма.
И люди, лишенные возможности бежать, то, что требуется для хорошей ловушки!
– Я построил
Ревность полоснула сердце. И Франц, слыша ее, сжал руки Анны.
– Она приехала сюда два месяца назад, жаловалась мне, что лишилась работы, что идти ей некуда, полагала, что сумеет меня утешить и…
…выйти замуж.
Нет, неверно. Ведь имелся Витольд, – муж перед Богом и людьми. Тогда Анна вовсе не понимает этой женщины!
– Она твердила, что готова помогать мне во всем, – Франц перебирал пальцы Анны, лаская их, подносил к губам, целовал. – И муж поддерживает ее в этом желании…
– Поэтому она собиралась меня убить?
– Тебя. И своего супруга. Зачем он ей, разоренный? Избавиться ото всех и выйти за меня замуж, а потом, полагаю, и меня отправить следом. Она утверждает, что действовала из любви, но я сомневаюсь, что она в принципе способна испытывать это чувство.
Франц отстранился, встал.
– Это был план мадам Евгении. Собрать всех и внушить каждому, что разоблачение неминуемо. Она говорила, что люди не верят в сверхъестественное, но меж тем боятся. Призраков. Мертвецов. Собственной совести. Она должна была разбудить ее, разбередить, показать, что и вправду способна вызвать дух Ольги. На это и был расчет.
– Ференц назвал все театральщиной.
– Мой брат порой чрезмерно догадлив, – фигура Франца выделялась на фоне окна. – И отсрочка, якобы вызванная усталостью мадам Евгении, это шанс для убийцы подумать и… решиться. Мои люди следили за ней, а мадам Евгения была предупреждена, что следует быть крайне осторожной. Но о тебе, Анна, никто не подумал. Я был уверен, что ты непричастна.
– Спасибо.
– И что не представляешь опасности, но… я едва не опоздал.
Но ведь успел же? Анна помнит собственную слабость и головокружение, тело, такое легкое и вместе с тем неподъемное, руки Витольда, петлю, которая раскачивается перед глазами, а затем обвивает шею.
– Что с ними будет? – Анна коснулась горла, пытаясь понять, остался ли след от этой петли.
– Суд, – Франц не обернулся. – И я постараюсь, чтобы этот суд не был снисходителен.
Молчание. Пауза затянулась, а когда стала вовсе невыносима, Франц развернулся.
– Тебе следует отдохнуть, Анна. О нас мы поговорим позже.
Тон его был непреклонен.
О
День. И снова.
День ко дню. Осень собирает их, грозовые бусины в нитях ноября. И каждый день чуть короче предыдущего. Холод пробирается сквозь заслоны окон, и камины, которые разжигают поутру, не способны одолеть его. Анна мерзнет.
Она знает, что истинная причина вовсе не в осени, но в отстраненности Франца.
Он избегает Анну.
А она позволяет избегать, боясь того разговора, который все разрушит. Пусть будет так, как есть, свыклась же.
Утро. Завтрак на четверых. Кашель Ференца, с каждым днем все более сильный, его несмешные шутки и хлопоты мадам Евгении, которая взялась за Ференцем ухаживать. Она садится рядом с ним, и нет более нелепого зрелища, чем эта пара.
Странная. Он – все еще красив, пусть чахотка и гасит эту красоту. Она… нет, мадам Евгения не уродлива, но она много старше Ференца. Она толста и громкоголоса, напрочь лишена манерности и… чужда. Два существа из разных миров. Но от ее прикосновений Ференцу становится легче.
Франц же…
Он встает из-за стола раньше других и уходит к себе. Просит не беспокоить.
Анна исполняет просьбу. День за днем. У нее не болит горло, и красный след прошел. Она стала спать спокойно, больше не видя во снах ни сестры, ни родителей, словно кто-то всесильный взял и стер то болезненное прошлое, которое преследовало Анну.
Но и будущее оставил неясным.
Иногда она плакала – бессмысленные слезы, но позволявшие душе очиститься от нагара глупых эмоций. И выплакавшись, Анна запиралась в своей комнате, сидела до утра, до слепоты в глазах вглядываясь в задернутые дождем окна. Но большую часть времени она пребывала в странном полусне-полуяви, когда все происходящее вокруг осознавалось, однако словно бы не касалось ее, Анны.
– Не спеши бежать, – сказала ей как-то мадам Евгения, и эта подброшенная мысль прочно укоренилась в сознании Анны.
Бежать.
Прочь из дома, ставшего чужим, впрочем, никогда-то он не принадлежал Анне! Прочь с острова, который является тюрьмой, от человека, что спрятался от Анны. Там, в большом мире, она найдет для себя местечко, устроится гувернанткой или же в компаньонки подастся, главное, что забудет о нем.
Попытается.
Конечно, вновь протянется нить из писем и слов, привычное зло, но Анна сумеет.
И она вновь и вновь складывала вещи в саквояж, не решаясь, впрочем, обратиться с просьбой. Остров был тем и хорош, что уйти без ведома хозяина не представлялось возможным. Но однажды Анна все ж решилась.