Лунный князь. Беглец
Шрифт:
— Кто же в Золотых горах ее не знает? Причем здесь это?
— Сьент тоже ардонец. Я подозреваю, что он — тайный приверженец варварского горного культа.
— Доказательства?
— Вспомни, кем он рожден и его жизнь до того, как он попал к нам. Он ускользал от всех подосланных убийц Ионта. У него не было ни одного проигранного сражения, когда он командовал войсками. Его ничто не берет! Он уцелел даже на эшафоте, исчез из самого прочного каземата, чтобы появиться в Золотых горах. И с легкостью завоевал духовную империю Сферикала. Даже Завоевателю не снилась такая власть, какой он сейчас обладает! А что обещает князь Тьмы своим преданным слугам? Неутомимость
— Вот насчет первого пункта в списке — большие сомнения, — хохотнул Ремес. — Сьент соблюдает целибат.
— Зато в юности он покорял женские сердца так, что только койки трещали.
— Насколько помню ту легенду, князь Тьмы раздает дары в обмен на кровь первенца. У Сьента же, как мы точно знаем, детей не было.
— В том-то и дело. Он слишком умен. Как только он выполнит договор и отдаст первенца лунному дьяволу, ему придет конец. Князю Тьмы не нужны неуязвимые соперники, и сын, в котором он воплотится, восстанет на отца. Потому Сьент стал Гончаром, чтобы жить как можно дольше, потому соблюдает целибат.
— Воплотится? Это же бред, Глир! Посуди сам: только из Линнерилла может придти подобное существо. Так называемый 'князь Тьмы' — это обычный высший маг, они там все дьяволы. В лучшем случае — консорт королевы. Но по договору Трех миров никто из высших не может придти в Подлунье, иначе — война миров.
— Ремес, я всегда думал, что ты более образован, — съязвил иерарх сферы Логоса. — Да, Лунным миром правит женская линия и держит мужей-консортов. Но у королевы есть владыка. Здесь у нас лунного дьявола называют князем тьмы, а там — Отец Тьмы, и он — бог Линнерилла. А о воплощении их богов в нашем мире договор почему-то умолчал, и это еще один наш стратегический просчет.
Ремес признал про себя, что Глир по праву стал иерархом своей сферы: о религии линнери в Подлунном никто ничего не знал. Не было таких сведений ни в одной древней летописи. Откуда же этот хлыщ раскопал такие подробности, и не врет ли он в глаза? Но рыжий был заинтригован.
— И что? Вот и воплощался бы в своем Линнерилле, здесь-то он что забыл?
— Спроси у Сьента, он должен быть в курсе, — Глир расхохотался, пригубил чашу с вином, потянув паузу. — Могу только предположить, что бы я сделал на месте бога. Ха-ха! Скажем, перевоплотил бы наш мир так, чтобы археты навсегда забыли об этой кормушке, чтобы не нашли здесь ни одной души для себя. Эстаарх не сможет и пикнуть: линнери не в ответе за деяния бога. Я создал бы здесь плацдарм для захвата Эстаарха. И потерять не жалко, если не выгорит затея.
— Какое счастье, что ты на своем месте, брат Глир! — усмехнулся Ремес. И повторил, задумавшись: — И сын восстанет на отца…
Он вдруг вспомнил другого знаменитого ардонца — Ионта Завоевателя, зарезанного рукой принца, за которым Гончары тщетно гонятся в целом вот уже десять лет. 'Неужели Райтегор — не дарэйли, а воплощение лунного дьявола? — похолодел Ремес. — Тогда понятен шлейф бессмысленных смертей, что тянется за ним, куда бы он ни ступил, понятна его небывалая устойчивость к нашим заклинаниям подчинения… Но тогда… Его невозможно убить, он возродится еще более сильным. Великий Эйне, как же нам изловить и уничтожить это чудовище, и почему, друг мой Сьент, ты не вспомнил о легенде? Или не поверил в детские сказки?'
— Да, брат Глир, — рассеянно сказал он, — приверженность Сьента заветам древних Гончаров выглядит в наше время глупо. А он ничего не делает просто так, особенно, глупости.
— Вот именно! — обрадовался
— Да, разумеется, — пробормотал рыжеволосый жрец и поспешил к выходу — надо предупредить Сьента о предательстве Глира, надо напомнить о подозрительной живучести некоторых горных легенд. Но он опоздал: Верховный был уже далеко.
Глава 12
Забитым землей ртом не покричишь. Землей не подышишь. Особенно, если это жижа. Как долго дарэйли могут обходиться без воздуха? Я смог не дольше, чем люди: успел сосчитать до шестидесяти, когда грудь начало невыносимо жечь от удушья, а в залепленных грязью глазах поплыли алые пятна.
Еще минуту я удерживал себя от вдоха — забьет легкие, тогда точно ничто уже не поможет. Потом сознание затуманилось, и я сбился со счета.
Пришел в себя от тряски: меня сжало и тащило куда-то, как козявку в кулаке. Вокруг все гудело, вибрировало, и непонятно было — то весь мир гудит, то ли просто в голове мозги перемешались от сотрясения. Земля рвалась с нутряным стоном и ворочалась, проталкивая меня сквозь себя. В груди жгло невыносимо от недостатка кислорода. Дышать не хотелось. Помер, что ли?
Удар. Меня снова подбросило вверх.
Еще удар по всему телу — упал во что-то вязкое — и судорожный вдох. Вонючая жижа мгновенно заполнила все нутро. И тут же меня сотряс кашель. Значит, жив. Еще бы отдышаться, но жидкая грязь не давала. Единственное, что было ясно — я тонул.
Рывок. Снова меня кто-то тащил, но уже за шкирку, сопя и порыкивая. Когда подо мной оказалась твердая почва, что-то горячее и шершавое, как терка, прошлось по лицу, едва не содрав кожу. Я закашлялся, открыл глаза и снова зажмурился: надо мной нависала пасть с внушительными клыками. Глаза твари светились, как плошки.
Пасть отодвинулась.
— Жив, принц-не-принц?
— Где мы? — выдавил я вместе с кашлем. Говорить было еще больно.
— А хрен его знает, в какую задницу нас зашвырнул Ксантис! — выругался дарэйли, отошел и встряхнулся, как собака. На меня полетели ошметки грязи. Через миг с четверенек поднялся рыжеволосый рыцарь в полосатых латах. Впрочем, в лунном свете цвет полос не сильно отличался от серого, и картинку я дорисовал в воображении.
Вот везет же некоторым. А мне и не встряхнуться, и шкуру не поменять. Грязен я был до ужаса. Стащил с себя изодранную рубаху, отряс комья земли и натянул эту мокрую мерзость на тело. Вместе с комьями отлетела еще какая-то дрянь — длинная и тонкая. С маленькой распахнутой пастью, размозженной головой и полуоторванным хвостом. Дохлая гадюка. Бр-р-р-р. Похоже, укусить она меня не успела, лишь зацепилась за ворот.
Отчего-то мёртвая змея вызвала не только приступ гадливости. Знакомое по Лабиринту дыхание Тьмы коснулось сердца. Ощущение близкой смерти. Тьфу, мерещится тут всякое. Дохлятина же. И явно не Шойна. Не могла она так измельчать. Я носком башмака отшвырнул змею подальше в жижу и огляделся.
Вокруг — ничего похожего ни на ручей, ни на поляну. Черная гуща с клочками травы и островок примерно пять на пять саженей, на котором, кроме нас, ни души.
Из жижи выступали чахлые деревца. Отчетливо было видно, как их листья шевелятся на ветру, но шороха не доносилось: гул в голове мешал расслышать такие тонкости окружавшего нас мира.