Лунный свет
Шрифт:
У Птицы маленький дом. Наполовину деревянный, наполовину каменный, одноэтажный и довольно крепкий. Кажется, дом этот был построен её дедом ещё до катастрофы. Впрочем, Биориг тоже был построен до катастрофы, но Вигге никогда об этом не думал. У Птицы в доме всего две комнаты, Вильгельм не привык к такой тесноте, но это не может отменить того, как сильно ему приятно бывать здесь. Даже если бы Айли жила в хижине, Вигге всё равно любил бы приходить к ней.
Айли кутается в шаль и пьёт кипяток. Обычную воду. Не травяные или ягодные настои, какие обыкновенно пьют в Биориге. Она даже не оборачивается, когда он входит в её жилище. Она никогда не оборачивается и никогда не
Имя Птицы переводится с одного из восточных языков как «лунный свет». Почти так же, как переводится второе имя Ивара. Ярвинены считались детьми луны, не солнца. Должно быть, именно поэтому Нариман так злился. Пожалуй, он был из тех, кого считают детьми солнца. Как Астарны из Интариофа. Вот те уж точно были детьми солнца. Правда, Вигге за свою жизнь не видел ни одного из Астарнов. Зато Ингрид пару раз совершенно точно была вынуждена общаться с главным из них — Киндеирном, которого в Интариофе прозвали Арго Асталом, что буквально переводилось как «солнце вечное». Почему порядок слов был именно таким Вигге спрашивал, на что получил совет — скорее приказ — молчать и не задавать глупых вопросов.
Её дом обставлен довольно бедно. Даже очень бедно, если сравнивать с Биоригом. Только всё самое необходимое. Довольно грубое. И очень простое. И сколько Вигге не пытался, подарков Айли совершенно не принимает — не считая разве что книг и совсем ничтожных безделушек вроде брелков и металлических кулонов. Она любит свой безыскусно обставленный домик, в котором особой роскошью являются белоснежная — такой даже в Биориге не найти — скатерть и старенькие зелёные бархатные занавески.
Птица довольно скоро заканчивает возиться со своим снадобьем и подходит к нему. Она улыбается так тепло и открыто, как, пожалуй, может только она одна. Её пальцы осторожно касаются его волос, спускаются чуть ниже, с какой-то особой нежностью проводят по щеке. Она целует его сначала в обе щеки, а потом в губы, после чего отстраняется и жестом просит сесть за стол. Это был один из своеобразных ритуалов, связанных с Айли, к которым Вильгельм уже успел привыкнуть.
— Не думай, что я не знаю, что ты про себя называешь меня Птицей! — зачем-то говорит женщина, ставя перед ним миску с похлёбкой — сколько Вигге не пытался убедить её, что в Биориге его кормят вполне неплохо, она всё равно каждый раз, когда он приходил, заставляла его поесть.
Нельзя сказать, что её слова удивляют его — она всегда почему-то обо всём догадывалась. Айли знала обо всём, что с ним происходило. Обо всех его мыслях. Она умела гадать по руке, умела читать что-то в глазах и понимать малейшие движения его губ. Она знала обо всём на свете. Ей не нужно было даже говорить… Птица прекрасно всё понимала. Без всяких на то подсказок. Она прекрасно знала людей. И видела их насквозь. Вигге следует признаться, что поначалу это казалось ему жутко неприятным.
Должно быть, дело было в том, что она относилась к числу тех, кого Ивар называет Пророками — людьми, которым свыше дано видеть больше, чем обычному человеку. Ивар их не любил. Считал теми, от кого следовало избавляться. И, пожалуй, как Ярвинен, Вильгельм обязан был с ним согласиться, раз всё равно ничего толкового не смог бы сказать в защиту своей точки зрения. Но как человек Вигге совершенно был не согласен.
Мир был бы ужасным, если бы существовал только Биориг, каким бы прекрасным он ни был. Мир был бы ужасен, если бы были только Ярвинены и не было бы Айли. Он был бы совсем холодным, совсем равнодушным… Вселенная не должна быть однобокой. Вселенная только тогда будет чудесна, когда разнообразия в ней будет хватать на всех.
Впрочем, наверное, Ивара можно было понять — в одном из родовых преданий говорилось, что после смерти одного из Ярвиненов за пределами Нивидии весь род падёт. Вигге никогда особенно не интересовался этим пророчеством — там говорилось, что умереть должен кто-то действительно важный, а себя важным он совершенно не считал. От него ничего в роду не зависело. Разве мог он оказаться тем Ярвиненом из пророчества?..
— Откуда ты об этом знаешь? — улыбается Вигге. — Откуда ты знаешь, что я называю тебя именно так?
Айли оставляет этот вопрос без ответа. Как и миллион других, которые он ей задаёт. Это кажется ему забавным и смешным. Она всегда старалась его рассмешить — особенно тогда, когда он приходил после очередных нравоучительных речей Роальда или Ульрики. И он смеялся, и никогда ещё не возвращался в Биориг в плохом настроении.
Она присаживается на деревянную лавку рядом с ним и обнимает его. Её цветастая шаль кажется ему выцветшей по сравнению с яркими шалями Ингрид или Ульрики. Она не носит платьев — только вышитые рубашки и шерстяные юбки. Она не выглядит богато или изысканно, но при этом Вигге кажется, что самая образованная леди не смотрелась бы в своей одежде так же естественно и просто, как Птица смотрится в своей. Пожалуй, даже Ингрид не смогла бы этим похвастаться в своей безупречности.
Ему хорошо с ней. Вигге чувствует себя хорошо, сидя рядом с Птицей. Ему нравится целовать её, обнимать, прижиматься всем своим телом и чувствовать её тепло, вдыхать её запах… Ему нравится запускать пальцы в серебряные длинные пряди её волос. Вигге всё на свете отдал бы за то, чтобы быть с ней постоянно. Вигге бы всё на свете отдал, чтобы остаться рядом с Птицей…
— Я надеялась познакомить тебя с одним человеком, — говорит Айли и грустно вздыхает. — Но этому человеку стоит, наконец, научиться пунктуальности и умению держать слово — он в этом ровным счётом ничего не смыслит.
Эта грусть не укрывается от внимания Вигге. И почему-то она вызывает в нём только злость. Старшие братья и сестра сочли бы это неприемлемым — эту злость, которая рождалась в груди, стоило только подумать о том, что Айли была расстроена тем фактом, что этот человек не пришёл. Ивар рассердился на него за это, обязательно бы сказал, что этим Вигге может испортить свою репутацию. Ульрика посмотрела бы на него так строго, что он не нашёл бы ничего лучше, чем спрятаться за одну из колонн, а то и за стол…
Но Вильгельм злится и совершенно ничего не может с собой поделать. Ему кажется, что едва ли можно больше сердиться на незнакомого человека. Даже Нариман вызывал в нём меньше раздражения. Даже муж Ульрики со своими глупыми выходками. А этот человек был ему совершенно незнаком. Он даже слышал о нём впервые, а уже не мог сдержать злости — что может быть хуже? Лучше бы он чувствовал гнев в отношении Наримана — это хотя бы было бы понятно. Вигге искренне надеется на то, что Ивар никогда не узнает о том, что он думает в эти секунды. Он не знает даже имени того человека, с которым его хотели познакомить. Он ровным счётом ничего о нём не знает.