Луноликой матери девы
Шрифт:
Несколько перевалов преодолели мы, однажды застала нас буря, один раз волки разогнали табун. Коней мы собрали, трёх волков настигли Камкины стрелы. На пятый день стали спускаться в небольшую долину. Сверху она казалась вытянутой, точно молодой месяц. На дне лежало озеро, укрытое снегом. По горам, покато её охранявшим, рос лес, а берега были голы.
Когда же стали спускаться, я поняла: мы шли вдоль реки. Незамёрзшие перекаты глухо шумели где-то поодаль, русло лежало в долине, а голые берега были поймой этой реки. Весной разливалась она широко, зимой же лишь небольшую дорогу сохраняла в камнях.
Мы остановились,
Проснулись следующим утром. Костёр не горел, но на солнце было тепло. Коней рядом не было. Мы встрепенулись – думали, снова волки, но тут показалась Камка и успокоила – сказала, что отогнала табун выше, на пастбище, и чтобы мы не думали о том.
– Дальше не пойдём? – спросила её Ак-Дирьи. – Может, сложим себе шалаши?
– Дальше вы не пойдёте, – кивнула Камка. – Но строить ничего не будете. Вы пришли сюда посвятить себя Луноликой. Доверьтесь ей, она возьмёт на себя заботу о вас.
Больше ничего не сказала, села выделывать мёрзлые волчьи шкуры.
Мы провели время в праздности. Выделывали шкуры, варили похлёбку, ели. День был безветренным и неморозным, мы отдыхали после тяжёлого перехода.
Стемнело, вышел узкий растущий месяц. Камка, вдруг всё отложив, потушила костёр и села на снег, закрыв глаза и как будто прислушиваясь. Мы смотрели на неё в растерянности. Лес был тих, как всегда в первые часы ночи.
– Слушайте, девы, – сказала Камка. – Луноликая сейчас позовёт.
Я вслушивалась так, будто от этого зависела моя жизнь. Но ничего не происходило. Только ночные птицы стали летать на мягких крыльях.
Так мы сидели долго, от напряжения не ощущая холода, но никаких звуков не было. И вдруг поняли, что Камки рядом нет.
Заметив это, мы вскочили, встревоженные, стали оглядываться. Месяц висел невысоко, в подлеске было темно, но мы различили, что следов её нет. Много дневных следов вокруг, но свежих – нет. Да и как ушла по снегу неслышно?
Тут впервые раздался голос ночной птицы – и мы, не сговариваясь, пустились на этот звук. Он повторился в стороне, и мы повернули. Третий раз, чуть подальше. Так уходили мы выше в гору, пока не достигли отвесной скалы. Неширокая тропа шла вверх и выглядела так, будто кто-то вырубил её в камне. Не раздумывая, мы полезли, цепляясь, чтоб не сорваться: она обледенела и была покрыта снегом, ни зверь, ни человек давно не ходили здесь.
С огромным усилием давался каждый шаг, мы поднимались всё выше над лесом, как вдруг услыхали невероятное: удары в бубен, звон погремушек, мелодичные песни флейт. Очишка шла первой и замерла, своим ушам не поверив.
– Люди! – сказала она шёпотом.
Мы переглянулись и двинулись дальше. Наконец вышли на плечи скалы, но звуки были поодаль. Медленно стали красться вперёд и увидели отблеск костра, идущий будто из-под обрыва. Очи присела и махнула рукой, чтобы мы сделали так же. Подобрались к краю и глянули вниз.
Перед нами был обширный, совсем лысый каменистый уступ. Попасть на него можно было только с того места, где мы затаились. Внизу горел костёр и веселились пять женщин.
К их одежде были привязаны бубенцы, звеневшие при каждом движении. Две держали бубны, третья – флейту, на ней она выводила мелодии, остальные гремели коровьими копытами, дули в рожки. Инструменты все были, как делают в наших станах, но одежды, крики и танцы вокруг огня были нам дики и странны. Кто это и откуда явились здесь? В оторопи наблюдали мы и не знали, что предпринять. В этот момент одна из них отошла к утёсу и пнула большой свёрток из шкур. Он казался мягким, катился плохо, она пинала опять и опять, толкая к костру. Остальные радостно завизжали и принялись танцевать быстрее.
– Девы, – охнула тут Согдай, – там наша Камка! – и указала на свёрток.
Мы пригляделись: из войлока торчали ноги, обутые в сапоги, какие только Камка умеет шить, из бычьих шкур. Такие одна Очишка ещё носила, не узнать их было нельзя. Все ахнули.
– Отобьём! – сказала я твёрдо.
– Но оружия, оружия нет!
И правда, кроме детских кинжалов, у нас ничего не было.
– Камни! – сказала Очи и, не дожидаясь ответа, с пронзительным визгом «Айия!» вскочила на ноги и метнула вниз камень.
Я увидела, как он ударил в плечо одну из женщин. И не успели они опомниться, как Очи коршуном ринулась вниз и кинулась в бой.
Медлить было нельзя. Я тоже закричала и прыгнула вслед за нею. Скатываясь, схватила камень и метнула в женщину. Он попал в голову, если б была голова своя, не жить ей после такого удара. Но камень ударился о череп волка. Череп съехал набок, с женщиной же ничего не случилось.
Они побросали дудки и погремушки, выхватили кинжалы и стали драться. Дрались неистово. Ни ранить, ни повалить ни одну из противниц не удавалось. Они ещё и потешались над нами: отпрыгнув, приманивали, кривлялись, но, стоило только сделать к ним шаг, отскакивали – и так без конца. Они травили нас, быстро и легко двигаясь. Я ничего не могла сделать: моя противница была сильней, быстрей и выносливей, к тому же плясунья отменная, гибкая и вёрткая. Меня разбирала ярость. Тогда я поняла, что не возьму её силой, надо хитростью, и принялась оттеснять к краю утёса. Она будто не догадалась, крутилась передо мной, но когда отступать ей было уже некуда, я сделала выпад – и сама чуть не полетела с обрыва: она, легко оттолкнувшись от края, сделала такой невероятный прыжок, что не только перепрыгнула через меня, но и пролетела над всей проплешиной и уже хохотала с другой стороны.
Мне хотелось рыдать от обиды и зависти. Тут я увидела, как Очи пыталась обмануть свою противницу: бросившись вперёд, в последний миг вся сжалась и нырнула ей под ноги, чтобы сбить наземь. Но женщина прыгнула, кувыркнулась над ней и приземлилась в десяти шагах от этого места. Я поняла, что сражаемся мы не с людьми, а с камами или духами. Что мы могли им сделать?
Мы начали задыхаться и терять силы – от долгого боя, от невозможности ничего изменить. Женщины же, казалось, были отлиты из железа и продолжали кривляться и хохотать. Тогда, придя в отчаяние, я вновь подняла камень и запустила в голову противнице, хотя понимала, что ничего тем не добьюсь.