Лужок Черного Лебедя
Шрифт:
— Боже, ну почему у меня нету непристойно богатого дядюшки, который бы дарил мне спортивные машины?! Давай ты мне подаришь одну из своих? Ну же, у тебя их и так больше, чем нужно…
Пауза.
— А то! Давай в субботу? А, ты же учишься утром, я забыла…
Учится по утрам в субботу? Похоже, этот Эван ходит в школу «Вустерский собор». Значит, он из мажоров.
— …тогда в кафе Расселла и Доррелла. В час тридцать. Кейт меня привезет.
Хитрый смешок Джулии.
— Нет, его я точно не собираюсь приводить. Тварь по субботам прячется в склизких норах или крадучись лазит на деревья.
Открылась дверь гостиной, и коридор заполнили звуки девятичасовых новостей. Джулия
— Да-да, Кейт, я поняла, но до меня все равно не доходит, как решать девятую задачу. Я лучше посмотрю перед контрольной, как ты решала. Хорошо… хорошо. Спасибо. До завтра. Спокойной ночи.
— Разобрались? — крикнул папа из кухни.
— Да, вполне, — ответила Джулия, застегивая пенал на молнию.
Джулия просто виртуозно умеет врать и юлить. Она подала документы на юридический, и ей уже предложили несколько мест в разных университетах. (Юрист-юлист… Как я этого раньше не замечал?) При мысли о том, что какой-то мальчишка будет лапать мою сестру, меня натурально тошнит, но вообще Джулия нравится многим шестиклассникам. Наверняка этот Эван — из тех самоуверенных парней, которые пользуются одеколоном «Блю Стратос» и носят туфли с острыми загнутыми носами и прическу, как у Ника Хейворда из группы «Haircut-100». Я уверен, что Эван разговаривает хорошо закругленными предложениями, которые следуют одно за другим безупречной цепочкой. Как мой двоюродный брат Хьюго. Хорошо говорить — то же самое, что командовать.
Одному богу известно, какую работу смогу делать я. Адвокатом мне не быть, это точно. В суде не позапинаешься. В классе — тоже. Если я стану учителем, ученики меня просто распнут. На свете очень мало работ, которые не требуют разговоров. Профессиональным поэтом я стать не могу — как сказала однажды мисс Липпетс, стихи не продаются. Можно пойти в монахи, но сидеть в церкви еще скучнее, чем созерцать по телевизору таблицу для настройки. Когда мы были поменьше, мама таскала нас в воскресную школу при церкви Св. Гавриила, и каждое воскресное утро превращалось в пытку скукой. Даже маме наскучило через несколько месяцев. Может, смотрителем маяка? Но все эти шторма, закаты и сэндвичи с сырной пастой… в конце концов начнешь страдать от одиночества. Впрочем, мне все равно надо привыкать к одиночеству. Какая девчонка станет гулять с парнем, который запинается? Или хотя бы танцевать с ним? Пока я выдавлю из себя «ппппппозвольте вас пппппригласить», кончится последняя песня на дискотеке. А если я начну запинаться на собственной свадьбе и не смогу даже сказать «да»?
— Ты сейчас подслушивал?
Джулия прислонилась к дверному косяку.
— Что?
— Ты прекрасно знаешь что. Ты подслушивал сейчас, когда я говорила по телефону?
— Когда это? — ответил я слишком быстро и слишком невинным голосом.
— Вообще-то, — сестра пронзила меня таким взглядом, что у меня задымилось лицо, — все, чего я от тебя прошу — это чтобы ты не лез в мои дела. По-моему, это не слишком много. Если бы у тебя были друзья и ты разговаривал с ними по телефону, я бы не стала подслушивать. Те, кто подслушивает чужие разговоры, — это не люди, а черви.
— Я не подслушивал! — вышло очень пискляво.
— А почему тогда три минуты назад твоя дверь была закрыта, а сейчас — открыта?
— Я н… — (Висельник перехватил «не знаю», так что мне пришлось, как полному калеке, оборвать предложение и начать новое.) — А тебе-то что? У меня в комнате было душно. Я ходил в туалет. Дверь открылась из-за сквозняка.
На этот раз Висельник разрешил мне сказать «сквозняк».
— Из-за сквозняка? Да, у нас на площадке просто ураган дует. Я едва на ногах стою.
— Я тебя не подслушивал!
Джулия промолчала ровно столько, чтобы дать мне понять:
— А кто разрешил тебе брать «Abbey Road»?
Ее пластинка лежала рядом с моим паршивеньким проигрывателем.
— Ты же ее все равно не крутишь.
— Врешь, а даже если бы и не врал, это не значило бы, что она теперь твоя. Ты вот не носишь дедушкины часы. Это же не значит, что они теперь мои?
Она вошла ко мне в комнату, чтобы забрать «Abbey Road», по дороге перешагнула мою сумку «Адидас» и кинула взгляд на печатную машинку. Корчась от стыда, я попытался закрыть стихи своим телом.
— Так ты согласен, что каждый имеет право на капельку собственной тайны? — Намек был прозрачным, как треск ореховой скорлупы в щипцах. — Если я увижу на этой пластинке хоть одну царапину, считай себя покойником.
Но через потолочное перекрытие послышалась не «Abbey Road», а «The Man with the Child in His Eyes» Кейт Буш. Джулия ставит эту песню, только если ее обуревают эмоции или когда у нее месячные. У Джулии, должно быть, не жизнь, а малина. Ей восемнадцать лет, через несколько месяцев она уедет из Лужка Черного Лебедя, у нее есть бойфренд со спортивным автомобилем, она получает вдвое больше карманных денег, чем я, и может заставить других людей делать что угодно просто словами.
Одними словами.
Джулия наверху поставила «Songbird» группы «Fleetwood Mac».
По средам папа встает еще затемно, потому что ему надо ехать в Оксфорд на еженедельное совещание в штаб-квартире «Гринландии». Гараж находится под моей спальней, так что я слышу, как взревывает, оживая, папин «Ровер-3500». Если идет дождь, то шины шшшшипят на покрытой лужами дорожке, а капли дождя шмяк-блямс-разбиваются на подъемной двери гаража. На моем будильнике светились техническим зеленым светом цифры: 06:35. Мне осталось ровно 150 минут жизни. И всё. Ряды лиц в классе уже выстроились у меня перед глазами, словно фигурки инопланетян в игре «Космические захватчики». Одни будут ржать, другие недоумевать, третьи ужасаться, четвертые — жалеть меня. Кто решает, какое уродство забавно, а какое — трагично? Никто ведь не смеется над слепыми или над людьми, которые дышат с помощью искусственных легких.
Если бы Бог сделал так, чтобы каждая минута продолжалась полгода, я бы достиг средних лет к завтраку и умер от старости к тому времени, как пора будет садиться в школьный автобус. Я готов был проспать целую вечность. Я попытался отогнать мысли о будущем — лег обратно в кровать и представил себе, что потолок — это неразведанная поверхность планеты G-класса, обращающейся вокруг Альфы Центавра. На всей планете не было ни живой души. Мне бы не пришлось произносить ни слова.
— Джейсон! Пора вставать! — прокричала мама на лестничной площадке. Мне снилось, что я проснулся в лесу, окутанном синей дымкой, и нашел дедушкину «Омегу», целенькую, в зарослях огненных крокусов. Тут во сне послышался топот бегущих ног, и появилась мысль, что это кто-то из «призраков» спешит к месту сбора, на кладбище при церкви Св. Гавриила. Мама снова закричала: «Джейсон!», и я увидел, что уже 07.41.
Я сонно ответил «О’кей» и приказал ногам спуститься с кровати — остальное тело поневоле последует за ними. Вопреки моим надеждам зеркало в ванной не отразило свежих признаков проказы. Я подумал, что, может быть, стоит прижать ко лбу горячую тряпку, а потом пожаловаться, что у меня температура. Но маму не так легко обмануть. Мои счастливые красные трусы оказались в стирке, и я надел бананово-желтые — физкультуры сегодня нет, так что это все равно. Внизу мама смотрела по Би-би-си-1 новую утреннюю передачу, а Джулия резала банан себе в мюсли.