Лужок Черного Лебедя
Шрифт:
Прошло уже сто лет, а дворецкий все не шел. Даже дольше, чем в прошлый раз.
Желая приблизить новое будущее, я еще раз нажал на кнопку звонка.
Открыли немедленно — за дверью оказался розоволицый мужчина в черном.
— Здравствуйте.
— Здравствуйте.
Дождь усилился на пару делений.
— Здравствуйте.
— Вы что, новый дворецкий?
— Дворецкий? — мужчина расхохотался. — Боже милостивый, нет! Так меня еще никто не называл! Я Фрэнсис Бендинкс. Священник церкви Св. Гавриила.
Я только сейчас заметил на нем священнический воротничок.
— О. Я пришел повидаться с мадам Кроммелинк…
— Фрэнсис! — шаги простук-стук-стучали по деревянным ступеням. Уличные туфли, не домашние. Защелкал-зачастил женский голос. — Если это пришли проверять лицензию на телевизор, скажи им, что я весь дом обыскала, и похоже, что эти люди его увезли с собой…
Тут она увидела меня.
— Оказывается, юноша пришел в гости к Еве.
— Ну так ему, наверно, лучше пройти в дом? Во всяком случае, пока дождь не перестанет.
Сегодня в прихожей было мрачно, как в пещере за водопадом. С гитары облезала синяя краска — выглядело это как кожная болезнь. В желтой раме умирающая женщина в лодке скользила пальцами по воде.
— Спасибо, — умудрился выговорить я. — Мадам Кроммелинк меня ждет.
— Зачем бы это, интересно? — Жена священника не столько задавала вопросы, сколько тыкала ими в меня. — О! Ты, наверно, младшенький Марджори Бишемптон, пришел на спонсируемый конкурс по правописанию?
— Нет, — сказал я, не желая сообщать ей мое имя.
— В самом деле? — улыбка у нее на лице выглядела пересаженной. — Тогда ты…?
— Э… Джейсон.
— А фамилия?
— Тейлор.
— Что-то знакомое… Кингфишер-Медоуз! Младшенький Хелены Тейлор. Соседи бедной миссис Касл. Отец — большая шишка в «Гринландии», верно? Сестра осенью едет учиться в Эдинбург. Я познакомилась с твоей матерью на прошлогодней выставке-ярмарке в общинном центре. Ей понравилась картина маслом, Истнорский замок, но, к сожалению, она за ней так и не пришла. Мы перечисляем половину выручки в «Христианскую помощь».
Извинений она от меня точно не дождется.
— Видишь ли, Джейсон, — сказал священник. — Миссис Кроммелинк уехала, довольно внезапно.
Ох.
— А она с… — жена священника вызывала у меня приступ запинания, вроде аллергии. Я застрял на слове «скоро».
— …«скоро вернется»? — Она улыбнулась, словно говоря «мне-то ты глаза не запорошишь». Я сгорал от стыда. — Вряд ли! Они уехали! Совсем-совсем!
— Гвендолин! — священник поднял руку, как робкий ученик в классе. Я вспомнил имя «Гвендолин Бендинкс» — она автор половины публикаций в приходском журнале. — Я не уверен, что стоит…
— Чепуха! К вечеру все равно вся деревня будет знать. Тайное всегда становится явным. У нас совершенно ужасные новости, Джейсон, — глаза Гвендолин Бендинкс зажглись, словно два болотных огонька, — Кроммелинков экстрадировали!
Я не знал, что это значит.
— Арестовали?
— Да уж конечно! И западногерманская полиция их марш-марш обратно в Бонн! Их адвокат с нами связался сегодня утром. Он так и не сказал мне, за что их экстрадировали, но сложить два и два несложно — муж шесть месяцев назад вышел на пенсию из Бундесбанка — наверняка
— Гвендолин, — священник надсадно выдохнул улыбку. — Может быть, пока преждевременно…
— И между прочим, она как-то упомянула, что провела несколько лет в Берлине. А что, если она шпионила в пользу Варшавского договора? Я же тебе говорила, Фрэнсис, мне всегда казалось, что они чересчур замкнуто держатся, что-то в этом было подозрительное.
— Но, может быть, они н… — Висельник перехватил «невиновны».
— …«невиновны»? — Гвендолин Бендинкс искривила рот. — Министр внутренних дел не разрешил бы Интерполу их увезти, если бы у него не было убедительных фактов, правда? Но нет худа без добра, как я всегда говорю. Теперь мы можем устроить приходскую ярмарку здесь, в саду.
— А что с их дворецким?
Гвендолин Бендинкс замерла на целых две секунды.
— Дворецким? Фрэнсис! Что еще за дворецкий?
— У Григуара и Евы не было дворецкого, я тебя уверяю, — сказал священник.
Тут я все понял. Я просто тупое дильдо.
Дворецким был муж.
— Я ошибся, — робко сказал я. — Я лучше пойду.
— Куда же ты! — Гвендолин Бендинкс еще не закончила со мной разбираться. — Ты же промокнешь до костей. Так скажи нам, что связывало тебя с Евой Кроммелинк?
— Она меня вроде как учила.
— Да неужели? Чему же она могла тебя учить?
— Э… — не мог же я признаться в поэзии. — Французскому языку.
— Как мило! Я помню свое первое лето во Франции. Мне было девятнадцать лет. Или двадцать. Тетя повезла меня в Авиньон — как в той песне про танцы на мосту. Английская mademoiselle произвела настоящий фурор среди местных кавалеров, они роились вокруг, как пчелки…
Кроммелинки сейчас в камере под надзором немецкой полиции. Еве Кроммелинк в такое время точно не до запинающегося тринадцатилетнего мальчишки из мертвой английской глуши. Солярия больше нет. Мои стихи — фигня. Как им не быть фигней? Мне тринадцать лет. Что я знаю об Истине и Красоте? Лучше похоронить Элиота Боливара, чем позволить ему жить дальше и плодить говенные стишки. Чтобы я учил французский?! О чем я вообще думал? Боже, Гвендолин Бендинкс разговаривает как пятьдесят телевизоров разом. Масса и плотность ее слов изгибают пространство и время. Кирпич одиночества у меня в душе достигает критической скорости. Я бы сейчас выпил банку «Тайзера» и съел «Тоблерон», но лавка мистера Ридда по субботам после обеда закрыта.
Весь Лужок Черного Лебедя закрыт по субботам после обеда.
Вся сраная Англия закрыта.
Сувениры
— И вот, пока я буду трудиться, как раб на галерах, — папа скорчил рожу, чтобы выбрить вокруг губ, — в душном конференц-зале, рассказывая про внутримагазинные рекламные кампании юным Эйнштейнам, нашим стажерам, — папа выпятил подбородок, чтобы выбрить труднодоступное место, — ты будешь разгуливать по Лайм-Регису и греться на солнышке! Везет некоторым, а?