Львиное сердце. Под стенами Акры
Шрифт:
Уединение являлось диковиной в их мире, и Генрих сознавал, что для короля эта роскошь еще более недоступна. Эта ночь может оказаться последней, когда он способен избавиться от постоянной опеки, побыть наедине со своими мыслями. Отослав оруженосца в большой зал поужинать, молодой человек присел на край постели. Ложиться спать было еще рано, а выразив только что усталость, будет неудобно просить архиепископа одолжить какую-нибудь книгу. В итоге, ему пришла в голову блестящая мысль, и, тихо открыв дверь, он поднялся по лестнице на крышу.
Как граф и ожидал, тут оказался своего рода высотный сад со скамейками, пышными цветущими растениями и даже
Вскоре граф встал и начал прохаживаться. Взгляд его уловил вспышку цвета, и приглядевшись, он заметил желтый треугольный парус. Некоторое время он смотрел вслед удаляющемуся судну, гадая о месте его назначения. Направляется оно на Кипр, в новое королевство Ги де Лузиньяна? Или в сказочный Константинополь? А может, даже во Францию?
Через два месяца, если Бот даст, корабль бросит якорь в марсельской гавани. Генрих старался вспомнить, сколько миль отделяют Марсель от его столицы Труа, когда за спиной у него хлопнула дверь.
— Милорд граф, мы так волновались! Не могли представить, куда ты исчез.
Спешащий к нему мужчина был смутно знаком, и через секунду Генрих узнал стюарда архиепископа Жосция. Обычно сдержанный характер графа сильно пострадал за минувшую неделю, и он открыл уже рот, чтобы посоветовать стюарду убираться, но не успел.
— Мне так жаль беспокоить тебя, милорд, но к тебе посетитель!
— В такой час? — Брови Генриха вскинулись. — Скажи, что я отошел ко сну и предложи зайти завтра.
— Но... мой господин, это королева!
Генрих пробормотал себе под нос весьма грубое слово, поскольку последней особой, которую хотелось ему сейчас видеть, была своевольная супруга Балиана. Минуло почти двадцать лет с тех пор, как смерть короля Альмарика оставила Марию Комнин юной вдовой, но граф не сомневался, что она и до сих пор уверена, что на ее прелестной темноволосой головке с полным правом красуется корона. Губы его сложились с тугую линию, и он хотел уже сказать, что его приказ остается неизменным. Но вовремя припомнил, что Мария станет скоро его тещей.
— Разумеется, я приму королеву Марию, — промолвил молодой человек, покорно вздохнув. — Скажи ей, что...
— Нет, милорд. Это леди Изабелла!
При прочих обстоятельствах ужас стюарда мог показаться комичным — было очевидно, что, по его мнению, поступок Изабеллы является вопиющим нарушением этикета. Генрих надеялся отсрочить эту встречу до утра, но провал плана не сильно удивил его — похоже, это обещает стать привычным порядком новой жизни в Утремере.
— Передай маркизе, что я немедленно спущусь в зал.
— В этом нет необходимости. — Голос донесся с лестницы, и когда оба мужчины повернулись, Изабелла выступила из тени на залитую луной крышу.
Генрих оправился первым, проворно подошел и со всей присущей ему галантностью припал к ручке дамы.
— Милорд граф, — проворковала та, и с улыбкой сделала стюарду знак удалиться.
Тот издал какой-то приглушенный возглас, и Генрих сообразил, что придворный
Изабелла словно ощутила его удивление.
— Я доверяю Эмме любые секреты, даже собственную жизнь, — спокойно сказала маркиза, и Генрих понял: она заверяет его, что Эмма не станет рассказывать историй или распространять слухов обо всем увиденном или услышанном сегодня ночью на этой крыше.
— Тебе повезло обзавестись преданной конфиденткой, — сказал он, подумав, что у нее среди двора Конрада имеется хотя бы один союзник.
Его снедали иногда угрызения совести за свою роль, сыгранную в устроении того брака. Балиан и Конрад убедили Генриха, что это вопрос выживания всего Утремера, но в нем сохранилось достаточно благородства, чтобы ощущать сочувствие к восемнадцатилетней девчонке, слезно умолявшей не разлучать ее с любимым супругом. Поэтому его порадовала картина во время обеда с Конрадом и Изабеллой накануне отъезда из Акры. Они выглядели довольными обществом друг друга, и граф не заметил никаких признаков подавленности в обращении Изабеллы с мужем. Пусть и начавшийся при самых скверных обстоятельствах, этот брак оказался не хуже многих, а в чем-то и лучше. По крайней мере, Генрих надеялся на это. В их мире именно женщинам приходилось всегда идти на уступки, и похоже, это правило распространялось даже на королев.
— Я должен извиниться, — начал он. — Мне стоило повидаться с тобой перед тем, как ехать за советом к дяде. Это проявление не только дурных манер, но и трусости.
— Я не в обиде, — заверила его она. — Честное слово. Подобно мне, ты был брошен в глубокую воду и старался остаться на плаву. — Изабелла посмотрела на него искоса. — Может статься, это мне надо извиниться перед тобой? Я имею в виду свой приход. Все возражали против такого поступка: мать, Балиан, и особенно архиепископ. Когда обо мне доложили, прелат пришел в ужас, даже пытался убедить меня вернуться в замок. Говорил, что мне не подобает вот так домогаться тебя. Думаю, их бесит, когда я показываю, что у меня есть своя голова на плечах.
Маркиза улыбнулась, и у Генриха перехватило дух. Когда она только вошла, у него создалось впечатление хрупкости и растерянности. На Изабелле было простое темно-синее платье с открытой шеей, никаких украшений, кроме обручального кольца, волосы прятались под льняной вуалью. Под юбками не угадывалось ни намека на беременность — срок был еще слишком мал. Но Генрих ни на миг не забывал, что она непраздна, и это придавало ей еще большую уязвимость в его глазах. Но когда она улыбнулась — колдовской, сияющей улыбкой, из-под мрачного облачения вдовы выступила вдруг молодая женщина, и Генрих увидел в ней вдруг не трагическую фигуру, не товарища по несчастью, но желанную возлюбленную.