Ляля, Наташа, Тома (сборник)

Муравьева Ирина Лазаревна

– Мам, – прошептал Колька, – пойдем, мам, это, домой поедем…

Вера тяжело поднялась с колен. Лицо ее было каким-то голубовато-серым, помада размазалась.

– Пожалеешь ты об этом, Ленечка, – тихо сказала она, – ох, как ты пожалеешь!

В лифте они молчали. Дождь из моросящего стал тяжелым и холодным. Опять поймали машину.

Дом, подъезд, мокрые помойные баки у подъезда.

На двери приклеен листок: «Их разыскивает милиция». Два лица: мужское и женское. Женщина похожа на гиену, которую Колька видел по телевизору.

В

квартире было сумрачно, пыльно, окна зашторены. Не снимая плаща, Вера бросилась к телефону и принялась кому-то звонить. Колька пил воду из-под крана и слышал, как она шепчет в трубку:

– Войдите в мое положение! Какая травма? Два месяца – не срок для адаптации! Я профессиональный психолог, я знаю, что говорю!

Вечером приехала бабушка Лариса. Посмотрела на мать, лежащую на диване под пледом. Сварила макароны. Вытащила из сумки банку клубничного варенья и пучок укропа.

– Грибов на участке очень много, – сказала бабка, – хотела собрать, да потом плюнула. Не до грибов.

Прошло еще несколько дождливых и пасмурных дней. Колька стал бояться ночи, потому что сны ему снились такие тяжелые, что он просыпался в слезах, а однажды даже замочил постель, не удержался.

Мать обнаружила это первая, сделала огромные глаза и позвала бабку. Бабка велела Кольке идти в ванную, сдернула с кровати его простыню и сказала матери:

– Сама понимаешь, о чем речь… Не мне тебя учить.

Мать сжала виски руками и опять пошла звонить кому-то по телефону.

Случилась же эта неприятность вот почему. Колька видел во сне, что он вырос, стал моряком и служит на подводной лодке. Он плыл на огромной глубине и чувствовал море. Море шумело рядом и со всех сторон обнимало его. Колька успел только подумать, что здесь намного лучше, чем на берегу, как вдруг раздался грохот и вспыхнул огонь. Лодка развалилась на куски, вода вперемешку с огнем хлынула и сзади, и спереди. Колька почувствовал, как запекло сначала в голове, потом в самом низу живота.

Он начал барахтаться в этой огненной воде и звать на помощь. Звал он всех на свете людей, которых знал по именам, но людей этих было не так много, и вскоре Колька начал просто кричать «мама», хотя думал он не о Вере, а о ком-то другом. Ему казалось, что, если он еще немного продержится и будет звать маму, она услышит его и отзовется.

Он почему-то знал, что мама его далеко, не только в другом городе или даже в другой стране, но где-то гораздо дальше, и для того, чтобы она его услышала, надо кричать громко-громко и очень просить при этом, чтобы им с мамой помогли. Кого просить, он тоже не знал, но Тот, которого нужно было просить, понимал, что Колька не знает Его имени, и не обижался на это.

В конце концов в животе его что-то лопнуло, и произошла неприятность.

Вечером пришел отец. Наверное, до этого он позвонил и сообщил, что придет, потому что бабка вымыла всю квартиру и наготовила очень вкусных – судя по запахам – вещей. Вера ей не помогала, только сидела перед зеркалом и красилась. Накрасившись, она смотрела на себя, как на чужую, потом вскрикивала и бежала

в ванную смывать все, что накрасила. К восьми часам она все-таки накрасилась окончательно, и щеки у нее стали такими розовыми и блестящими, словно на них наклеили конфетные бумажки.

Отец пришел чужой и невеселый. На голове у него была маленькая клетчатая кепочка, и он, видно, отпускал бороду, потому что из подбородка лезла густая щетина, похожая на срезанные в поле толстые стебли сорняков.

– Иди спать, Коленька, – ласково сказала мать Вера, глядя на отцовскую щетину так, словно она сейчас бросится выдергивать ее зубами.

– Да, Колян, – торопливо поддержал ее отец, – ты сейчас лучше иди ложись, а я к тебе потом отдельно загляну, – и вытащил из кармана большую шоколадную плитку. – Сразу только не ешь, а то живот заболит.

Бабка возилась на кухне, так что Колька лег на постель, не раздеваясь и не зажигая света. В соседней комнате закашлял отец и сказал, кашляя:

– Простыл я, погода хуже ноябрьской…

Мать перебила его дрожащим голосом:

– Ты когда думаешь вернуться, Ленечка?

Отец, видимо, не успел ответить, так как бабка ворвалась из кухни и запела:

– От кашля липовый цвет надо заваривать. Шалфей с ромашкой, свеженький боярышник, пустырник, корочку дуба… Полчаса на огне, потомить, потомить, потом через марлечку, через марлечку, и – как рукой… Главное: потомить как следует.

– Вера! – Отец возвысил голос, но бабка опять вмешалась:

– А я тебе пирожков на закусочку, потом горяченькое принесу, ногу баранью запекла с чесночком, и выпьем, как люди, все по-людски, все по-человечески… Верочка-то от плиты не отходила, жена ведь, старалась для тебя, по-людски все…

– Вера! – не обращая на нее внимания, сказал отец. – Я хочу развестись, потому что собираюсь жениться. Она ждет ребенка.

Наступило молчание. Потом мать тихо спросила:

– Ребенка? От кого?

– Прекрати! – заорал отец. – В таком тоне я не разговариваю!

– Но я, честное слово, не понимаю, – так же тихо и странно повторила мать, – от тебя ведь нельзя ждать ребенка, Ленечка, я на опыте убедилась…

– Вера! – Отец понизил голос, но Кольке показалось, что еще секунда, и он набросится на мать с кулаками: – Я пришел не для того, чтобы слушать гадости, а для того, чтобы решить практический вопрос: что ты намерена делать с Колей?

– Забирай его, – равнодушно сказала мать, – что я намерена с ним делать? А ты что намерен?

– Куда я могу забрать его? – пробормотал отец. – Мне некуда!

– А мне незачем! – закричала мать. – Мне незачем!

– Но подожди, – растерялся отец, – так все же нельзя, мы же люди…

– Кто это – мы? – начала было мать, и тут Колька не выдержал.

Непонятной силой его сдернуло с кровати и вытолкнуло в ту комнату, где был накрытый стол, а за столом сидели так и не снявший кепочки отец и розовая, блестящая, как кукла, мать Вера. Они сидели друг против друга, и между ними лежала чья-то небольшая, словно бы детская, до черноты зажаренная нога в прилипших к ней чесночных дольках.