Люба – Любовь… или нескончаемый «Норд-Ост»
Шрифт:
– Но я спрашивала у Караханова…
– Тянет тебя на комсомольских боссов – врунов патентованных! По обыкновению, они говорят только то, что дозволено, и ни слова больше. Признай лучше честно, что тебе эта история до лампочки.
Ну, ладно, а когда четыре парня покончили жизнь самоубийством в один день, тебе это не показалось странным?
– Но говорили, они все выпили какую-то гадость. И вообще, откуда я могу это знать?
– Могла бы и поинтересоваться – как никак однокурсники!
Взяли да и порешили себя? Вчетвером?! За компанию, чтобы веселей было?!
Мы все уже в первом
Любка, не придуривайся, что может сделать приезжий провинциал в нашей славной столице? Мест в гостинице нет, так же, как и мест на кладбище. Извольте в срочном порядке приобрести цинковый гроб и отправить его самолетом в родной город. Там его место! Да кому же из родителей придет в голову, что их любимое дитя кто-то захотел умышленно угробить, да еще в Храме Наук, в Московском Государственном Университете?!
Бумажная ложь воспринималась ими, как истина, не подлежащая сомнению. Магическое слово «самоубийство» замораживает… Помню, мать одного из этих парней приехала в Москву и, едва живая, приползла в общежитие, чуть не подравшись с вахтером – у родных ведь нет пропуска. Единственное, что она пыталась понять, почемуее сын был так несчастен? Ребята только пожимали плечами, а она, как раненый зверь, бросалась на них с упреками: они, его соседи по комнате, не знали причин самоубийства. Кто-то спросил эту бедную женщину, какой яд назвали врачи… в ответ она только махнула рукой, мол, какое это имеет значение, все ваша химия, будь она проклята!..
Весь курс говорил об этом случае, помнишь?
– Помню. По тридцать копеек собирали. На венок.
– Да, по тридцать копеек. На большее нас не хватило. Посплетничали, повздыхали и забыли. Нам не привыкать – химфак занимает первое место по числу самоубийств. Хочешь, давай посчитаем… сколько человек принимают на первый курс?
– Триста – триста пятьдесят.
– Правильно. А какой бешеный конкурс помнишь? Поступают самые способные, о блатниках я не говорю. И все-таки первая сессия дает отсев двадцать – тридцать человек. Приплюсуем сюда тех, кто не тянет. Сколько?
– Один – два за курс.
– Бывает, и больше.
– Значит не выдержиывают десять, от силы пятнадцать студентов за пять лет. Пусть по твоему – двадцать пять. А сколько поучают диплом?
– Двести – двести пятьдесят.
– Значит, пятнадцать или двадцать пять исключают по неуспеваемости. Где остальные восемьдесят или семьдесят пять?
– Понятия не имею. Что ты хочешь всем этим сказать?
– В том-то и беда вас, счастливчиков. Заняты только собой. Ты подумай: люди болеют, умирают, рожают, в конце концов.. Академический отпуск берут единицы, из последних сил тянут, но год стараются не терять. В нашем потоке ушло пять девчонок. Ну, пусть больше! Ну, пусть десять– пятнадцать. Где остальные семьдесят ? Отчислены по болезни? Черта с два. Вспомни как нас заставляли часами просиживать в
И каждый год медкомиссия. По здоровью почти никого не отчисляют. Но ведь есть действительно несчастные случаи: взрывы, пожары. Можно, между прочим, обвариться на кухне, попасть под трамвай…Давай завысим. Десять человек за пять лет… – А где остальные? Я тебя спрашиваю, где пятьдесят человек? Пятьдесят, пусть по твоему – сорок. Самоубийств из-за любви? Не многовато?
Мы с тобой среди этих сорока-пятидесяти…
Теперь понимаешь? А теперь мы можем точно сказать, сколько человек в этом учебном году покончит собой из-за любви, а сколько просто улетучится. Исчезнут – ни с кем не простившись. Вывесят приказ: «отчислен по собственному желанию»… Вот так! Ищи ветра в поле.
Испарился – как привидение… Хотела бы я знать, нас с тобой в самоубийцы или в духи запишут?. Страшно, сердце кровью обливается!. Из техсот пятидесяти – сорок, пятьдесят бедолаг из каждого потока завершают путь в нашем ненасытном морге.. – Галя устало шевелит бескровными губами: – Ангелочков из себя строим, удачников, честными быть захотелось… Ну, давайте обнародуем наш отчет, черта с два нас послушают. Документов с печатями нотариусов нет, а на нет и суда нет…
Истово, словно наполненный пульсирующей кровью звучит голос Анны:
– Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся…
– На том свете они насытятся! – взрывается Галя.– А пока тысячи невинных людей, и заметь cебе, в мирное время, без суда и следствия отправляются к могильным червям…
– Так ведь это пока «без суда», девочка, спокойно, казалось, с улыбкой замечает из своего угла Анна: – Не забыла, что будет еще Божий Суд.
– Слушай, Люба-Любовь, нам с тобой Божьего суда не дождаться. Разве мы сами не стали и жертвами и неоспоримыми свидетелями?
Тебя отправил на тот свет Пшежецкий, младший научный сотрудник. Убил Рябову – стал старшим научным. И честь немалая, и деньги другие.
Вернешься увидишь, как он наказан…
– Галка, мне этого не понять: Пшежецкий – мягкий интеллигентный человек
– Допустим! Кто заставил мягкого интеллигентного стать наемным убийцей?.. Им мог стать только мягкий интеллигентный академик Каргин, заведующий лабораторией, от которого полностью зависит карьера Пшежецкого? И чем же мотивировал крайнюю необходимость убийства невинного человека замечательный Каргин?..
Приказом, а, скорее, настоятельной просьбой многозвездного генерала, директора военного НИИ, поддержанной многомиллионным договором? А, может быть, карьерным позывом? Желанием помочь своим пшежецким стать докторами наук, – создать свою научную школу. Это так престижно. Многие ли ученые имели свои свои научные школы? Ну Зелинский? Зелинский, когда открыл, иприт, сам им отравился. Заметь только сам отравился, один-единственный – изо всей его могучей кучки. И академик Несмеянов, и академик Казанский, и академик Баландин здравствуют и преподают в Университете по сей день.