Любавины
Шрифт:
– Еще налить?
– Нет, все. Легче стало… Такое состояние сейчас, как будто водки стакан выпил.
– Читай стихи.
Электрическая лампочка трижды мигнула.
– Лампешка есть?
– Не надо. В камелек вот подкинь.
Иван подкинул в камелек. Свет погас. Только на полу и на потолке играли красноватые мягкие блики. У Ивана сделалось отчего-то очень хорошо на душе.
– Читай.
– Значит, так…
Тары– бары-растабары… Чары– чары - очи –– Ничего, – одобрил Иван.
– Да?
– А еще знаешь?
– Знаю.
И разыгрались же кони в поле, Поископытили всю зарю. Что они делают! Чью они долю Мыкают по полю? Уж не мою ль?… Тихо в поле. Устали кони. Тихо в поле - зови, не зови. В сонном озере, как в иконе, - Красный оклад зари.– Это мне больше поглянулось.
– Правильно. Ты спать хочешь?
– Нет.
– Тогда полежим просто так. Устал маленько. Ложись на диван вон.
Иван прилег на диван и стал смотреть, как на потолке играют призрачные пятна света. Стихи разбудили какое-то затаенное чувство безболезненной грусти…
Утром Родионов вызвал врача к Ивлеву.
Молодой розовощекий врач деловито осмотрел Ивлева, обстукал, обслушал… Посмотрел значительно на Родионова. Тот вышел на улицу. За ним вышел врач.
– Ну?
– Воспаление легких. В самой такой… свирепой форме. Или в больницу надо, или здесь, но обязательно с врачом…
Родионов вернулся в комнату.
– В больницу ляжешь?
Ивлев хмуро смотрел на первого секретаря.
– Что у меня?
– Воспаление легких.
– Здесь можно лежать?
– Лучше в больницу…
– Я не могу в больнице. Мне там хуже будет.
– Давай здесь. Как же ты достукался до этого? В Барнауле-то можно было сходить… Нет, надо какой-то дурацкий героизм проявить.
Ивлев молчал. Смотрел на ковер, который висел над кроватью: Красная Шапочка и Серый Волк на поляне. А вдали, между деревьев, виднеется избушка с красной крышей, а в углу, справа, струится синий ручеек. А на полянке солнечно и много цветов. И волк на
Иван был тут же. Смотрел на Ивлева и думал о Марии:
«Дура ты, дура… От такого мужика отбрыкиваешься».
А вечером к Ивлеву пришла Мария. Он лежал один (старушка-сиделка пошла домой взять вязанье). Коротко скыргнула сеничная дверь… Незнакомые шаги по сеням. Легкий стук в дверную скобу.
Ивлев промолчал – лень было говорить «да!». Нужно было говорить громко, а он громко не мог. Дверь открылась… Вошла Мария.
– Здравствуй.
Ивлев приподнялся на локтях, некоторое время оставался в таком положении – трясся, потом опустился в изнеможении.
– Здравствуй. Садись.
Мария присела к нему на кровать.
– Как дела?
Ивлев усмехнулся, глотнул пересохшим горлом.
– Как сажа бела.
– Ничего, поправишься, – Мария положила ладонь на горячий лоб его… Сухие воспаленные глаза Ивлева зияли из подсиненных кругов глазниц напряженным, до жути серьезным блеском. Мария прикрыла их ладонью, склонилась и начала исступленно целовать Ивлева в губы. Шептала: – Милый ты мой, хороший… Стерженек ты мой железненький… Устал? Занемог…
Ивлев чувствовал, как на лицо ему падают теплые тяжелые капли. Одна капля сползла к губам, он ощутил вкус ее – солоновато-горький.
– Зачем ты плачешь?
– Я тоже устала… Я пришла к тебе совсем.
Ивлев обнял ее, прижал к груди слабыми руками.
– Ну, вот…
– Я тебя выхожу. Мы с тобой будем хорошо-хорошо жить.
К горлу Ивлева подкатил твердый комок.
– Конечно.
– Дураки мы, чего мы мучаемся?… Можно так хорошо жить.
– Конечно.
Пришла старушка-сиделка и ушла.
– Вот и хорошо, – сказала она на прощанье. – Так-то оно лучше.
После старушки пришел Иван с одеялом и книжкой. И тоже ушел. Этот на прощание спросил только:
– Ничего не надо сделать?
– Ничего, – ответила Мария. – Спасибо.
«Вот и все, – думал Иван, шагая от Ивлева домой. – Так всегда и бывает. Мне, что ли, жену свою попробовать вызвать сюда? Не поедет, ведьма…».
И дом расхотелось строить, и о будущем своем расхотелось думать… Захотелось напиться.
С Майей у Пашки так ничего и не вышло. Он не на шутку закручинился. Не радовал новый дом, не веселили мелкие любовные похождения. Опять пришла как будто настоящая большая любовь, и опять ее увели.
Жили они с Иваном пока в одной половине дома. Вечерами, если не ходили в кино или на танцы, сидели дома. Иван читал книги, Пашка крутил патефон. Один раз Иван пожаловался:
– Слушай, я уже озверел от этого «паренька кудрявого». Отдохни ты маленько.
Пашка остановил патефон, долго смотрел в черное окно, думал о чем-то – все о том же, наверно.
– Ваня, – заговорил он грустно, – у меня в кабине под сиденьем лежит «злодейка с наклейкой». Принести?
Иван отложил книжку.
– Неси. Закусить есть чем?
– Посмотри в сенях… Нюрка приносила что-то давеча.
…Выпили бутылку, закусили.
– Ваня, – опять начал Пашка грустно, – у меня в кабине под сиденьем лежит еще одна такая же сволочь. Принести?