Любавины
Шрифт:
– Жили же цари, мать их в душу! Спали сколько влезет…
Егор погнал на реку лошадей.
По Баклани густо шел лед. Над всей рекой стоял ровный сплошной шорох. В одном месте, на изгибе, вода прибивала к берегу. Льдины покрупнее устремлялись туда, наползали на берег, разгребая гальку… Показывали скользкие, изъеденные вешней водой морды, нехотя разворачивались и плыли дальше. Умирать.
Сразу за рекой начиналась тайга – молчаливая, грязно-серая, хранившая какую-то вечную свою тайну… А дальше к югу,
Безлюдье кругом великое. И кажется, что там, за горами, совсем кончается мир. У бакланских бытовало понятие «горы», «с гор», «в горы», но никто никогда не сказал бы «за горами». Никто не знал, что там. Может, Монголия, может, Китай, что-то чужое. Свое было к северу. Туда и тайга пореже и роднее, и пашни случались, и деревни – редко, правда, там, где милостью божьей тайга уступала людям землю. Уступила она землицы и бакланским – пашни начинались за деревней большой черной плешиной в таежном море. Туда же, к северу, вела единственная дорога из Баклани (к районному селу и уездному городку). А на юг петляли тропки к пасекам, охотничьим избушкам и на покос.
Молчание тайги и гор задавило бы людей, если бы не река – она одна шумела на всю округу.
Быстро светлело. От воды поднимался туман. Егор зябко ежился, посвистывал лошадям, чтобы они дружнее пили. Лошади одна за другой отходили от воды, вздрагивали – вода была студеная.
Напилась последняя – маленькая жеманная кобылка по кличке Монголка, любимица Емельяна Спиридоныча.
Приехав домой, Егор засыпал коням овса, убрался со скотиной, наколол дров для бани – суббота была, – пошел будить Макара.
– Айда завтракать.
– А?
– Пошли. Все.
– Пошли, – повеселевший Макар – маленько урвал, – разминая затекшие ноги, пошагал в дом.
Завтракали все вместе.
Во главе стола – Емельян Спиридоныч. По бокам – сыны. Ели молча, аккуратно и долго. Сперва была лапша с гусятиной, потом жареная картошка со свининой.
Емельян Спиридоныч рукой брал со сковороды куски мяса и прятал в лохматый рот. С удовольствием, громко жевал. Поесть в этом доме любили.
Наконец старик отвалился, размахнул на половинки большую, как веник, бороду… Сказал, покосившись на икону:
– Слава богу.
Стали подыматься. Зашарили по карманам кисеты.
Емельян Спиридоныч, сыто икая, заговорил о делах:
– Мы с Кондратом седня поедем в Березовку. Я сон хороший видал, – может, к добру.
В Березовке один лукавый татарин продавал редкого, знаменитых кровей, жеребца. Этот жеребец не давал старику Любавину покоя ни днем ни ночью. Но татарин ломил страшную цену. Три раза скупой Емельян Спиридоныч ездил торговаться и три раза приезжал
– Сукин ты сын, идол! Полмешка мильенов – тебе мало?! Не продашь – я его так уведу, харя!
Татарин засмеялся ему в лицо, дыша губительным запахом неслыханной крепости табака и лука.
– У тебя коней больше… смотри!
Сегодня Емельян Спиридоныч решил съездить еще раз. Сон видел такой:
– Вижу, быдто за поскотиной, наспроть Логушиной избенки, сидит волк. Во-от такой волчина – лоб, как у коня. Мне так сердце резануло. Думаю: бежать? – догонит, хуже будет. Я взял да лег…
– В штанах ничего не оказалось? – поинтересовался Макар.
Емельян Спиридоныч нехорошо поглядел на сына.
– Я вот ломану чем-нибудь вдоль хребта – у тебя враз окажется, сопляк.
– Они шибко умные стали, – хмуро заметил Кондрат, увидев, что Егор отвернулся и трясется от смеха.
– Ты вот что, – повысил голос отец, презрительно и властно глядя на Макара, – перекуешь седня всех коней и договорись насчет борон.
Макар сразу поскучнел – он решил было денек погулять, раз отец уезжает. Скосоротился, пошел в горницу.
– Платить надо кузнецу-то. А то уж неловко даже! – громко заявил он оттуда.
– Скажи – нечем пока платить. После.
– Не будет ковать.
– А ты раньше время не распускай слюни. Не будет – тогда заплати. Ты, Егорка, поплывешь в остров за чашшой.
Егор надегтяривал у порога сапоги.
– Шуга-то не прошла еще, – буркнул он.
Емельян Спиридоныч выкатил из печки уголек, долго сопел, прикуривал. Потом вытолкнул из густых зарослей бороды и усов белое облачко, спокойно сказал:
– Ни хрена с тобой не случится. Барышня кака! Иди, Кондрат, закладывай. Надо успеть, пока дорога не раскисла.
Кондрат молчком оделся и вышел.
Емельян Спиридоныч долго надевал тулуп, минут пять искал папаху… Подпоясался цветной опояской, взял под мышку рукавицы-лохмашки, остановился у порога.
– Ну? – у него привычка такая была: перед уходом из дому останавливался у порога, оглядывал избу и спрашивал: «Ну?».
– Ты… это… – Михайловна пошла его проводить. – Много шибко запросит, так уж не берите. Что их, косяк целый держать? А ребятам строиться скоро – деньги надо…
– Там поглядим, – уклончиво сказал Емельян Спиридоныч. Он никогда серьезно не советовался с женой.
Когда отец вышел, Егор распрямился и сказал брату с горечью:
– Договорился на свою голову?
Тот откликнулся из горницы:
– Ты думаешь, он без этого не нашел бы нам работы? У него жила не выдержит.
Егор ногой задвинул банку с дегтем под печь, пошел в горницу.
На скрип двери Макар метнулся к кровати, быстренько сунул что-то под одеяло.