Люби меня в темноте

Эшер Миа

Но я не смогла.

С экспрессо в руках я смотрю в окошко кафе и наблюдаю за парижанами на улицах, пропитанных историей и красотой. Мой терапевт спрашивал, что побудило меня остаться. Деньги? Статус? Комфортная жизнь? Любовь? Воспоминания о том, кем мы были? Страх перед неизвестностью и одиночеством? Я никогда не отличалась практичностью. Всегда следовала только за сердцем, но когда столкнулась с такими вопросами и стоящей за ними суровой реальностью, обманывать себя стало сложней.

Меня побудила остаться не только любовь. Я столько лет занималась исключительно тем, что была женой Уильяма, и перспектива

выяснять, кто я без него, ужасала — и ужасает — меня. Если быть с собой откровенной, я думаю, именно это в его предательстве и ранило меня сильнее всего. То, что он превратил в фарс все, что было мне дорого. Он заставил меня усомниться в себе как в жене, как в личности и как в женщине.

Почти допив свой эспрессо, я принимаюсь листать путеводитель. Куда пойти дальше? В Лувр? В Нотр-Дам? После телефонного разговора я, хорошенько выплакавшись, заключила с собой договор: я не позволю состоянию нашего брака выбить меня из седла и не дам беспорядку внутри омрачить эту поездку. К черту. Не получит мой муж удовольствия испортить еще и ее. Я в Париже, в Городе Света, где жили Пикассо, Хемингуэй и Матисс. И пока я решаю, что делать со своей жизнью и с остатками нашего брака, я буду этим городом наслаждаться.

Читая абзац об архитектуре прославленного собора, я поправляю очки. Уильям их ненавидел. Говорил, что я выгляжу в них, как зануда, и часто просил поменять их на линзы. Довольная, я улыбаюсь. Похоже, мой бунтарский дух не исчез до конца.

Подходит за пустой тарелкой официантка. Пока я благодарю ее, мимо кафе проходит тот несносный мужчина из галереи — тот самый, чей поцелуй и объятья я еще чувствую, будто фантомную боль. Его походка легка и расслаблена. Он уже удаляется, но потом замечает пожилого месье, сидящего через несколько столиков от меня, останавливается и заходит, чтобы с ним пообщаться. От одного его присутствия рядом мой пульс начинает зашкаливать. Какое-то время они разговаривают. А я, будто Любопытный Том, не могу перестать смотреть на него. На пряди волос, свободно падающие на лоб. На мальчишескую полуулыбку, остающуюся у него на губах после смеха над чем-то, что сказал его собеседник. На резкие черты лица, контрастирующие с полным чувственным ртом. Брутальность. Вот верное слово. Он брутально красив безо всяких усилий.

Он поднимает лицо и обводит помещение взглядом. Меня охватывает панический страх — вдруг он заметит, что я смотрю на него с разинутым ртом? — и я неуклюже роняю книгу себе на колени. Как можно быстрее я поднимаю ее и, закрыв ею лицо, притворяюсь, будто читаю, а на самом деле молча молюсь, чтобы он меня не увидел.

Пожалуйста, ну пожалуйста…

— Привет, соседка.

Вот черт.

— Привет. — Я заставляю себя посмотреть на него, и меня вновь поражает то, насколько пронизывающий у него взгляд. Но опять же, все в нем будто создано для того, чтобы пробуждать самые потаенные, самые эротические фантазии. — Не заметила вас.

Если он и догадался, что я нагло вру, то показывать это не стал.

— Интересная книга? — Он, словно читая название, склоняет голову набок. Уголки его рта ползут вверх, в глазах пляшет веселье.

— Какая? А. Да, вполне. — Я кошусь на виновницу и замечаю, что держу ее вверх

ногами. Твою ж мать. Я переворачиваю ее. — Я пыталась… ну вы понимаете. Увидеть картину со всех сторон, — придумываю убогую отговорку. Валентина, серьезно? Со всех сторон?

Он издает смешок — возбуждающий, хрипловатый, мужской.

— Мы с вами все продолжаем сталкиваться, — прибавляет он тихо, мягко и медленно, опьяняющая улыбка не сходит с его чувственных губ.

— Это хорошо или плохо?

— Не знаю… Еще пытаюсь понять. — Он смотрит на стул напротив меня. — Можно?

— Нет, я…

Он выдвигает стул и садится напротив, наши колени соприкасаются. Снимает пиджак и вешает его сзади на спинку. Пока он все это делает, я отчаянно пытаюсь не глазеть на него. Учитывая, что он остался в выцветшей черной футболке, облегающей его мускулистую грудь, мне требуется вся моя сила воли на то, чтобы оторвать от него и его золотистой кожи свой взгляд.

— …уже ухожу.

Он кивает на книгу, которая лежит, открытая, на столе.

— Куда?

Я захлопываю ее.

— Никуда.

— Bien. — Он оглядывается, желая сделать заказ, хотя мог бы и не утруждать себя поиском официантки. Она пожирает его глазами с тех пор, как он сел, ждет возможности подойти. — Тогда вы сможете выпить со мной по бокалу вина.

Я встаю и подхватываю свою сумочку.

— Спасибо за предложение, но я лучше пойду.

— Еще сердитесь на меня за тот день? — Он тянется через крошечный столик и берет меня за руку. — Очень жаль, если так.

— Я думала, вы не намерены извиняться. — От его прикосновения сквозь меня проносятся разряды будоражащего электрического тепла. Однако логика — или чувство самосохранения — побеждает, и я вытягиваю из его руки свои пальцы.

— Я и не извиняюсь. Мне жаль, что оно вас расстроило, но не жаль, что случилось. Останьтесь.

— Как я уже сказала, я лучше пойду. — Все в нем вызывает желание проложить между нами двумя океан.

Он склоняет голову набок, оглядывает меня.

— Жаль… не думал, что вы такая трусиха.

Я оскорбленно цепляюсь за сумочку.

— Я не трусиха.

— Так докажите. — Он выгибает бровь. — Выпейте со мной по бокалу вина.

Не говоря ни слова, я отпускаю сумочку и снова сажусь. Потом чопорно складываю руки на коленях и, молча отвечая на вызов, поднимаю глаза. Что ж, это танго можно танцевать и вдвоем.

Он одобрительно усмехается.

Подходит официантка, и между нами устанавливается временный мир. Его взгляд, пока он заказывает бутылку брунелло, остается прикован ко мне. Мне с трудом удается не ерзать. Наконец официантка уходит, и мы остаемся наедине.

Удобно откинувшись на спинку стула, он горизонтально кладет одну ногу на колено второй и запускает обе руки в свои черные волосы. У меня начинает покалывать пальцы — так хочется потрогать их мягкость.

— Вам идет, — говорит он, показывая на мои глаза.

Мои руки непроизвольно взлетают к круглым очкам в роговой оправе, и когда до меня доходит, о чем он, я испускаю мысленный стон. Я начинаю было снимать их, но потом решаю оставить.

— Вот и правильно. Мне нравится, как они на вас выглядят.