Любимец Гитлера. Русская кампания глазами генерала СС
Шрифт:
Артиллерия работала мощно. Советские самолеты пикировали на нас, довольно неудачно бросая свои бомбы. Достаточно сильная река с названием Пшишь текла слева от нас между высоких серых и рыжих скал. Мы прошли через них на лодочках, прицепленных к плотикам, которые привезли нас ко входу в железнодорожный туннель в сторону Туапсе.
Этот туннель был с километр длинной. Красные не только взорвали мост, что пересекал реку у начала горы, они устроили в туннеле феноменальную чехарду. Целые поезда были брошены одни на другие, по меньшей мере с сотню машин были свалены
Пехота только с крайней осторожностью могла проскользнуть в этой куче. Надо было продвигаться в полной темноте с четверть часа, упираясь правой рукой в скалу. Затем надо было вскарабкаться под двумя вагонами, чтобы достичь другого края туннеля и продолжить такое же передвижение во тьме, держась левой рукой за мокрую скалу. Каждый кричал, чтобы сообщить соседям о своем присутствии. После получаса продвижения мы заметили бледный свет. Красные заминировали и взорвали выход из туннеля, открыв огромный кратер, по нему мы карабкались, как в дантовском коридоре.
Весь же наш конный обоз должен был взобраться на вершину и затем снова спуститься по дороге, в спешке прорубленной саперами по лесистым грязевым склонам. Коням потребовался целый день, чтобы осуществить это, по крайней мере тем, кто не сдох в грязи или не свалился в пропасть.
На выходе из туннеля мы опять занялись эквилибристикой на остатках второго моста через Пшишь, затем мы вступили на железнодорожный путь. Ночью мы месили дикую грязь.
Но мы благословили ее в конце концов, так как враг обстреливал нас, но беспрестанно летевшие снаряды с глухим шумом шлепались в ил и не разрывались.
На следующий день нам надо было пересечь долину. Большой железнодорожный мост на Туапсе висел в пустоте. Деревня, которую мы должны были пройти до дубовых рощ на юго-западе, методично обстреливалась артиллерией красных. Вокруг нас избы взлетали на десять метров вверх. Любая попытка пройти была бы безумием.
Надо было дождаться вечера. Через болотистые низины, начиненные трупами, мы дошли до подножия огромной горы, тоже ужасно липкой от грязи. В полночь мы попытались совершить восхождение, отягощенные нашим снаряжением и оружием – легким и тяжелым.
Сторона горы, по которой мы поднимались, была крутой. Она поднималась на девятьсот метров. Почва была скользкой, как гуталин. Мы соскальзывали вниз на наших стоптанных башмаках, не подбитых гвоздями. В темноте у нас не было никакой путеводной нити, кроме телефонного кабеля, который раскручивал наш проводник. В любой момент мы могли наскочить на русских. Малейшее отклонение проводника, и вся колонна была бы обречена. Наши молодые солдаты были полумертвые от усталости. Самым сильным из нас пришлось нагрузиться оружием самых слабых, чтобы облегчить им подъем. Я нес один пулемет на шее, другой на плече. Малейшая брань какого-нибудь обозленного солдата могла погубить нас всех.
Последние сотни метров стоили нам неописуемых усилий. Многие рухнули, не в силах карабкаться более. Они цеплялись за стволы деревьев, чтобы не свалиться в бездну. Мокрый, влажный сумрак был таким
Было четыре часа ночи, когда мы достигли гребня горы, спешно устроили пулеметные гнезда на главных карнизах. Первые лучи дня пробивались вяло и тускло. Мы с тревогой смотрели на деревья, раскачиваемые ветром над серыми безднами.
Индюк
Прошли дни, вернулось солнце. Если кавказские гребни были неудобными насестами для солдат, то природа, напротив, с таким величием разместилась на этих горах, что она утешала нас в наших страданиях.
Осень бросала сказочные шкуры диких зверей на склоны; эти рыжие и красные прелести спускались на километры до белых вод, бурливших по линиям среди зеленых скал. В пять часов утра свет достигал вершин перевалов, но густой и молочный туман еще сжимал извилистые долины. На этой белой скатерти как острова вставали рыжие и золотые горы. Целый час мы были в феерическом сне. Из глубин озерного тумана возникали новые островки, невысокие горы, ранее поглощенные влагой.
С рассветом началась артиллерийская дуэль. Немцы и русские упорно обстреливали друг друга. Между батареями находилась наша гора, на вершине ее, как гнезда журавлей, были наши боевые позиции.
Советские пехотинцы и мы проводили ночью скрытные вылазки. Днем и те и другие не шевелились. Вот тогда нашему отдыху мешали артиллеристы. Длинный вой снарядов, иногда в сумасшедшем ритме, оглушал нас в течение многих часов. Эти снаряды, откуда бы они ни летели, брили нашу гору как раз над нашими головами. Мы слышали, как они свистят прямо по верхушкам деревьев, с которых часто падали ветки.
Мы были отданы на милость ленивому или слишком рассеянному снаряду. Опасность не замедлила сказаться. Один из наших постов был накрыт.
Другой снаряд, 120-мм, с особенной фантазией шлепнулся в восьмидесяти сантиметрах от меня. Смерч огня поднял меня в воздух. Когда я пришел в себя, то находился среди обломков: все было срезано, выбрито на двадцать метров вокруг. Правая сторона моей каски была полностью вырвана и смята на уровне уха, фляжка была искорежена, как раскрывшийся цветок, автомат, лежащий рядом, был раздроблен.
Все думали, что я превратился в пыль. Но у меня всего-навсего был осколок в правом предплечье, пробита барабанная перепонка и внутреннее повреждение желудка. Я был ранен пять раз за четыре года войны на Восточном фронте и каждый раз вот таким незначительным образом.
Через несколько дней немецкие войска были готовы к последнему броску. Мы просочились больше к югу, но по-прежнему по тому же горному хребту. Напротив нас возвышалась впечатляющая громада горы Индюк высотой в тысячу триста метров, перед ней была великолепная дубовая роща, сжатая, как будто подлесок, где то там, то сям виднелись серые пики нескольких скал. Оттуда, как говорили нам пленные, было видно море. Когда эта гора будет взята, останется лишь спуститься к береговым пальмам голубого побережья Туапсе.