Любимец Гитлера. Русская кампания глазами генерала СС
Шрифт:
Большая часть моей группы арьергарда вышла уже на дорогу через болото, неся последних раненых, среди которых были те, кто уже не считал себя жильцами. У одного молодого рабочего-металлиста из Парижа (у нас в бригаде было с сотню французских добровольцев) была оторвана рука и взрезан живот. Он потребовал, чтобы его просто прислонили спиной к стогу сена и оставили там.
Большинство раненых не могли сделать и шага. У одного из моих людей были прострелены легкие. Из желтой кожи его голого торса на снег сочились две розовые пулевые точки,
Самые крепкие среди нас взваливали их на спины. Но мы проваливались в грязи. Надо было переходить через глубокие ручьи, некоторые раненые падали, исчезая в ледяной воде, откуда их вытаскивали ценой огромных усилий.
Двумя маленькими группами мы сменяли друг друга, чтобы завершить этот последний отход. Мы стреляли, другая группа занимала позицию в ста метрах позади нас. Когда она тоже была готова открыть огонь, мы по флангам отходили на сто метров за них.
Один из моих товарищей получил ужасную очередь в живот. Каждый из нас по очереди нес его как мог. Спины у нас были совсем мокрыми от его крови. Но мы смогли вытащить его. Он умер через два дня, в муках, но свободный…
В полдень мы наконец достигли на краю болота холма Староселья, не бросив ни одного раненого, равно как и нашего советского военнопленного, так нужного командованию.
По крутым тропинкам мы дошли до наших танков, неся на носилках наших окровавленных товарищей.
Ирдынь была уничтожена. Мы выполнили задачу. Но не было радости у нас на лицах. Наше воображение и воспоминания были в другом месте. В наши грузовики мы забирались удивленные и смущенные от того, что в них было много свободного места.
Праздники
На Рождество 1943 года каждая землянка поставила свою рождественскую елку, украшенную ватой, которую сперли у санитаров.
На фронте я никогда не видел веселого Рождества. Солдат пил, пел, с часок балагурил, это было очень здорово. Потом каждый вспоминал свое Рождество дома, елки, что светились, как дети радовались, жены тоже, все пели нежные песни. Взгляды терялись вдали, видя свои хутора, когда-то счастливые родные квартиры. Какой-нибудь солдат выходил, его видели совсем одного под луной, он плакал.
Этим вечером в дивизии случилось много самоубийств. Сердца разрывались в слишком большом напряжении от стольких месяцев страданий и разлуки.
Я хотел посетить все блиндажи наших волонтеров. В снежной мгле прошел я с десяток километров, заглядывая в каждую дымную землянку. Некоторые группы, особенно молодых бойцов, веселились, держа этот эмоциональный удар судьбы. Но больше встречал я серьезных лиц, чем улыбок. Помню, как один солдат, не в силах больше сдерживаться, бросился на землю и рыдал, звал своих родителей.
Точно в полночь, в тот момент, когда те, кто еще бодрствовал и запел рождественскую христианскую песнь, небо вспыхнуло. Конечно, это были не ангелы-благовестники, не
Вообще-то это было своего рода облегчением. Мы бросились в бой. Среди освещенных разрывами снегов, сквозь трассирующие пули, зеленые, красные и белые ракеты постовых мы провели нашу Рождественскую ночь, блокируя разъяренному врагу переход реки Ольшанки.
На рассвете огонь стих. Полковой священник распределил причастие нашим людям, пройдя от взвода к взводу до православной часовенки, где очень по-христиански братались наш валлонский кюре, одетый в полевую военную форму, и старый поп в фиолетовой митре.
Тут страдающие сердца нашли умиротворение. Родители, жена, дорогие дети слушали ту же мессу где-то там, получая то же благословение… Солдаты распрямлялись в полный рост с чистой и простой душой, чистой, как огромная белая степь, что искрилась в рождественском сиянии дня.
Вокруг маленькой избы, служившей мне наблюдательным и командным пунктом, гранаты и снаряды изрешетили и пробили все постройки. Моя несчастная хижина со своими тремя голыми вишнями и старым колодцем, обросшим ледышками, всякий раз выходила более или менее невредимой из огненного смерча. Старая крестьянка с ужасом глядела на искореженные осколками перекрытия, крестилась и быстро уходила в темную глубь хибары. На Рождество две ее соседки были буквально разорваны на части в тот момент, когда они ели борщ. Снаряд влетел прямо через маленькое окно.
Но не в каждое же окно мог залететь снаряд. И потом, на фронте смерть – она повсюду. Достаточно потерять контроль или отступить, и тебя свалит пуля. В бою боязливый – мертвец. Храбрость больше наставляет и спасает, чем выставляет. Смерть тоже можно укротить, надо только смотреть ей прямо в лицо.
Наступил новый, 1944 год.
Мы ждали 3 января, когда год действительно наступит, войдет в полную силу после праздников, когда дни опять станут обычными, когда не будет времени для всяких раздумий или, по крайней мере, их будет намного меньше.
Но нам предстояло ждать еще одного огненного удара с противоположной стороны. Несомненно, ровно в полночь враг попытается повторить свою рождественскую вылазку. Мы получили приказ опередить его. В эту новогоднюю ночь теперь мы должны были атаковать. Два взвода моей роты углубились в темноту заснеженной долины, пересекли реку и рассредоточились в густом кустарнике.
Мой третий взвод форсировал Ольшанку в километре справа. Его задача была чисто провокационной. Он должен был занять позицию сзади в нескольких сотнях метров к югу от деревни Закревки, оттуда открыть плотный огонь, чтобы враг бросился в этом направлении: тогда два других взвода бросятся на укрепления напротив наших позиций в Байбузах.