Любимые не умирают
Шрифт:
— Во, змей! Обоссал по уши! Весь в мать! — побежал Колька в ванную. Оттуда вернулся злой, пришлось менять рубашку.
— Ну, пострел, засранец, едва на свет появился, а уже родного отца уделал! — бурчал недовольно.
— Он еще маленький, ничего не понимает. На кого злишься? — успокаивала Катька мужика и, заметив в руке сигарету, попросила:
— Коля, пощади сына, ему нельзя дышать табаком, покури на балконе.
— Может мне теперь совсем туда перебраться жить? Ишь придумала, ему уже вредно! В своей квартире
— Катюха, а что если ты с Димкой поедешь в деревню на эти два последекретных месяца? Нехай мальчонка у нас побудет, а и ты отдохнешь. У нас тихо, никто не курит, не ругается и ничем друг дружку не попрекает. А то, как погляжу, тебя родимую тут поедом едят. За всякий шаг грызут. Едва на порог ступила, а уже заругана вконец, ни единого доброго слова не услышала. А мальца чуть не матерком облаял. Не успели порадоваться, враз охаяли. А ведь какой хороший внук, глядя на него, душа тает. Нехай он в покое и радости растет, никому помехой не станет. Скольких внучат я вырастила, подниму и этого.
— Может ты и права, мамка, но сначала Димушку записать нужно. А потом подумаем, может, и приедем,— отозвалась Катька.
— А на кой хрен я все причиндалы покупал? Всякие койки, пеленки, горшки, такие «бабки» вломил! Нам на эти деньги с мамкой целый год можно было жить без мороки! Зачем в такие расходы ввели? — взвился Колька.
— Ничего не пропадет за два месяца! Мы не собираемся уезжать насовсем. Лишь на время, ненадолго,— оправдывалась Катя.
— А жаль! Вот если б навсегда, какой кайф был бы! — вырвалось у Кольки.
— Ну, знаешь, зятек, я долго терпела все и молчала. Вас слушала. А теперь свое слово выскажу,— перевела дух Ольга Никитична и заговорила:
— Негодяи вы! Зверюги и аспиды! Бесстыжие, подлые твари! Вас людями звать не за что! Ни чести, ни стыда не имеете!
— Что? И эта навозная куча меня лает? — вскочил Колька и, открыв дверь, заорал:
— Вон отсюда! Чтоб мои глаза не видели! Ишь, обнаглели вконец! В моем доме мне в душу плевать вздумали? Да кто такие? Твой сын Катьку трахал. Родную сестру бабой сделал. Где ты тогда была, вот где звери бесстыжие!
— Тебе хоть девку иль бабу дай, едино со свету сживешь. В каждую семью своя беда входит. И нас не минула. Но мы пережили ее, не порвав друг другу глотки, сумели простить. Да и в невинности ли ценность девичья? Катька у тебя не столько хлеба съела, сколько слез пролила. Лучше б жила в деревне спокойно, не зная такого мужика! Тебе повезло, но ты слепой на душу, а и есть ли она у такого! Козел ты, а не человек! Говно свинячье! — распалилась Ольга Никитична и решила поехать домой тут же, не дожидаясь утра, последним автобусом.
— Я провожу мать,— предупредила Катька и вышла за порог следом за матерью. Та все еще плакала.
— Успокойся, я и
— Бедная моя девочка! Ну, за что тебе такая горбатая судьбина выпала? Я прошу тебя, не мучайся, вертайся в деревню скорее, не жди, пока твою душу вконец искалечат. А и Диме легко ли средь придурков жить? Как запишешь мальчонку, позвони, я сама за тобой приеду и заберу обоих...
Когда Катька вернулась домой, Колька уже бегал по квартире с Димкой на руках. Баюкал, но сын кричал отчаянно.
— На его, вконец оглушил своими воплями,— сунул ребенка в руки и тут же выскочил во двор.
Евдокия Петровна, войдя в квартиру, сразу зажала пальцами нос:
— Ну, устроили у меня сортир, мочой как из конюшни воняет. Превратили жилье в отхожку! — выскочила на лестничную площадку под крик внука.
Катька улыбалась Димке:
— Молодец сынок! Теперь твой отец ни одного дружбана не приволокет. Посмотрим, как они его к себе позовут и разрешат ли ему то, что он им позволял в своем доме? Может тогда у него в голове посветлеет, умнеть начнет...
Колька вернулся домой затемно. Следом пришла Евдокия. Она тут же проскочила в свою комнату, закрылась и легла спать.
Катька едва успела постирать пеленки, как проснулся Димка. Колька по забывчивости включил телевизор и малыш запротестовал. Человек торопливо уменьшил громкость, но ребенок не умолкал.
— Ну и горластый! Откуда силы столько берет? Нигде от него не спрятаться. Вконец оглушил этот свисток,— возмущался мужик. За неделю Димка достал криком всех домашних. Колька шел на работу, не выспавшись, его шатало. И он взмолился:
— Слушай, Катька, а что если вы и впрямь поедете в деревню? Сил больше нет...
— Давай зарегистрируем сына, тут же уедем,— предложила баба. Колька размышлял еще три дня, а потом согласился:
— Пошли, пока я еще живой! — позвал Катьку и попросил:
— Не звони матери в деревню, пока она соберется, неделя пройдет. Вас мой кореш сегодня отвезет на своей машине. В легковушке будет удобнее и быстрее.
Баба с радостью согласилась. И первым делом положила в сумку свидетельство о рождении сына, какому Колька дал свою фамилию. Катька торжествовала. Эту победу они вырвали у Кольки вместе с Димкой, всяк по своему...
— Я через два месяца вернусь, ты не скучай. Мы ненадолго. Отоспись и отдохни, а сын подрастет. Знай, детство быстро кончается. Не забывай нас! Мы тебе звонить будем,— предупредила мужика.
— Да уж звенеть вы умеете оба! — ехидно улыбался Колька, закладывая в машину нехитрый багаж.
Когда машина уже подъезжала к деревне, друг мужа Борис спросил:
— А почему пацан молчит? Колька жаловался, что сын постоянно орет, никакой жизни нет от него. Тут же за всю дорогу ни звука, хотя больше двух часов в дороге. Почему так?