Любимые не умирают
Шрифт:
— Евдокия, ноги млеют, болят так, что глаза на лоб лезут. А и сидеть некогда, внуков полная изба, всех доглядеть надо!—жаловалась бабка.
Петровна натирала старухе ноги керосином и не велела ей ходить босиком по росной траве. Следом за нею старик приковылял, на больную спину жаловался.
— Пусть бабка хорошенько печку протопит. И, как останутся красные угли, открой дверцу печки и сядь спиной к теплу. Да посиди перед ним подольше. К утру про боль забудешь. Только на ночь теплее оденься. Лечение это старое, забытое, но самое верное и надежное.
Дед на следующей неделе крыльцо
Когда-то Евдокия работала фельдшером. Пришлось вспомнить, а куда деваться, если на три деревни ни врача, ни медпункта. А ехать в город далеко и накладно, не каждый сможет себе позволить. Отказать людям в помощи не могла. Тут ее саму многие старики еще девчонкой помнили.
Вот так и сосед Федя вечером нагрянул. Живот разболелся, да так, что из дома не выйти. А работы невпроворот.
Заварила для него ложку семян конского щавеля, залила их стаканом кипятка, через десяток минут выпил, а через полчаса о боли забыл. Так тех семян осенью целую сумку набрал.
Зато деревенского конюха в шею вытолкала и не велела больше приходить. Тот, забыв о жене, решил поозоровать с городскою бабой, узнать, чем она отличается от деревенских? Ну и получил мужик. С опухшей мордой две недели ходил. А деревенские все расспрашивали, какая кобыла лягнула его ненароком в самую рожу? Конюх не знал, куда глаза девать. Своя баба от постели каталкой гнала. Все грозилась еще снизу его изувечить. А деревенские обещали ей помочь и придержать, если конюх лягаться будет. С ним никто не решался меряться силой, здоровый был мужик. Но женщина одолела.
С того дня Евдокию в деревне прозвали крутой. Никто из мужиков трех деревень даже мысли не допускал о вольностях с Евдокией. Знали, любого в бараний рог свернет. А уж если опозорит, то нигде не появись, засмеют люди и годами озорством упрекать станут.
— Эту бабу силой не возьмешь. Она, ровно кобыла, любого из седла вышвырнет. Да так, что без всего мужичьего оставит и скажет, будто таким народился! Глянь, какая она ядреная, не то, что наши бабы. В городе живя не переломилась,— говорили меж собой мужики, опасливо косясь на Евдокию. Она проходила мимо них, не видя никого.
По-человечески жалела только соседа Федора, Зналa, что он недавно похоронил жену и теперь едва успевает справляться с хозяйством. Его дети уехали в город и не приезжают к отцу.
— Как и мой блудный, на первой сучке попался. Вот тебе и сын! Растила, берегла, а он забыл меня! — смахивает слезу.
Горько бабе осознавать такое. Ведь вот всю жизнь только о сыне заботилась, а когда пришла старость, Колька ее забыл.
Евдокия уже привела в порядок дом. Где сама, где люди помогали. Теперь вот Федор выискался. Совсем все наладил и привел в порядок.
— Хоть бы Колька приехал, глянул бы,— думает Петровна и слышит шаги по двору.
— Не иначе как Федька. Проголодался, надо покормить,— оглядывается на дверь и не верит глазам: Колька приехал. Даже не предупредил, как сугроб на голову! — заметалась Евдокия.
Петровна зашлась вокруг сына. Заставив умыться, усадила за стол, кормила молодой картошкой, огурцами, помидорами, яичницей и сметаной, приказывала пить молоко.
— Я тебе денежку привез. Теперь в двух местах работаю дежурным электриком. Одна зарплата твоя, другая Оглобле с Димкой. Живу, как и раньше, без изменений. Одно хреново, Оглобля, мать ее в качель, выпивать стала. То у них чей-то день рожденья, то премию обмыли. Короче, бухая приходила, еле на мослах держалась. Я предупредил, что пошлю ее к алкашкам лечиться. А она знаешь, что базлала:
— Я дома не дебоширю, потому не возьмут никуда. Никому не мешаю жить. Не то, что ты, козел! Я ей по соплям врезал, она на лестничную площадку вырулила, там развонялась, что ее, кормящую мать лупят. Ну, затолкал домой, еще по рылу съездил, она давай грозить, что с балкона сиганет. Я на радостях дверь балконную открыл настежь и говорю ей, давай, прыгай. А она на Димку указала, мол, одного его жаль. Сколько ни просил, так и не сиганула,— вздохнул Колька.
— Дурак ты, сынок! А ведь и впрямь, что станешь делать с Димкой? Сам его не сумеешь поднять, я его не возьму.
— К его родне отвез бы. К теще. Ей больше делать не хрен, как с засранцами возиться. Зато у самого руки были бы развязаны.
— А не жаль? Ведь он наш! Я Катьку не терплю, а внук, может, человеком будет.
— Если я доживу до того. Эта стерва с каждым днем хуже становится. Дура языкатая! Раньше хоть молчала, теперь брешется со мной.
— Подожди, дай Димке подрасти, пусть он на ноги встанет. С нею мы разделаемся. Но не колоти. Сам знаешь, что она устроить может. Терпи, другого выхода нет.
— Тут еще Никитична возникла, сыну сметаны и творога привезла. Мальчонке еще нельзя такое есть. А Катька уже напихала его. Ночью, понятное дело, понос начался. До утра орал как резаный. Никому спать не дал. Эти две клушки с ног валятся. И меня достал до печенок. Ну, я к тебе смотался, я они пусть как хотят с Димкой кувыркаются, чую, он и сегодня им спать не даст.
— Колька! Загубят они малыша, две кикиморы!
— А что я могу сделать? Ты его не возьмешь.
— Я взяла бы, но без Катьки,— ответила Петровна, подумав.
Нет, Димку она не отдаст. Это верняк. Его она любит. Даже я к нему привыкать стал, но без творога со сметаной! И принесли же черти эту Никитичну!
А зачем она приехала?
Внука и Катьку навестить.
— Сбрехала, что-то другое у нее на уме, при тебе не сказала. Хитрая баба, эта Ольга! Не верю ни одному ее слову. Смотри, чтоб какую подлянку не подложила.
— А что она сможет, колода деревенская.
— Ты не знаешь, а я о ней все выведала. Их деревня рядом, наши люди друг друга знают и рассказали кое-что о той семье. Никитична не всегда на свинарнике работала, а и в сельсовете, даже депутаткой была. Не просто знает много, у нее большие связи, знакомые есть, какие и сегодня при хороших должностях. Сам понимаешь, это теперь немало. Вон председатель сколько раз хотел их из свинарника сковырнуть, а не получилось. Самому чуть поджопника не дали. А Федотовых оставили. Они никого не берут к себе в помощники, хоть многие просятся. Сами управляются всюду.