Любимый враг
Шрифт:
– Сказать, что вы хотите его видеть?
– Благодарю.
– Сейчас скажу, – И она сразу же исчезла за первым маршем лестницы. Через тридцать секунд она вернулась и, нагнувшись над перилами, сказала:
– Будьте добры взойти наверх, сурр.
Мистер Фонс занимал две комнаты второго этажа – гостиную и спальню. Его деловитая натура, неопределенная продолжительность дневных занятий в последние несколько лет положили конец уединению в Патни, и он наезжал туда лишь в редкие свободные промежутки – с вечера пятницы до утра понедельника – в тех случаях, когда рабочее напряжение ослабевало. Это не означало, что он мало любил жену
Когда Холдейн вошел в гостиную, Фонс пристегивал воротничок к серой шерстяной рубашке и, приветливо поздоровавшись, извинился, что еще не совсем одет. Он поздно заснул накануне и поэтому не так быстро, как обычно, сумел привести себя в порядок: ночью дал себя знать ревматизм. О его профессии можно было догадаться, взглянув на грубошерстные, с высоким поясом, форменные брюки навыпуск. Под ними виднелись сапоги, тоже запатентованные для полицейских инспекторов. Но завершал его костюм пиджак в коричнево-серую клетку, напоминающий куртку рабочего.
Мистер Фонс не знал ложной гордости. Сын почтенных родителей, с хорошим положением в обществе, образованный, он ни в малейшей степени не стыдился того, что в течение многих лет служил в полиции. В обычной обстановке его принимали за сельского жителя со спортивными интересами, но здесь, в своем собственном углу, чувствуя себя совершенно свободным, он был прежде всего полицейским в отставке. От ревматизма у него страдала рука, объяснил он Холдейну, иначе он уже сидел бы за столом и описывал одно из своих дел, которыми приходилось заниматься.
– Часто в одном таком деле столько всего, что хватило бы на роман в трех томах, мистер Холдейн, – и добавил из вежливости, сделав волнистое движение рукой: – Я имею в виду Материал и объем, не претендуя на литературные достоинства, – и тем же движением предложил гостю стул. Однако этот усердный литературный труд был, возможно, наиболее замечательным явлением во всей его деятельности. Часы кропотливой работы этот в высшей степени терпеливый человек тратил на то, чтобы запечатлеть каждое слово и подробность, касающиеся дела, которым он в данный момент занимался, все, что запомнил и заметил он сам или кто-нибудь из его многочисленных временных помощников как в самой полиции, так и вне ее, и это все говорило о том, что он сыщик прирожденный и любит свою работу.
Комната отражала его умонастроения и интересы. Это было вместилище самой точной информации, которое содержалось в образцовом порядке. Она напоминала кабинет исключительно методичного и аккуратного ученого, у которого все под рукой для самого тщательного и неукоснительного исследования. Аккуратный небольшой книжный шкаф почти весь был занят справочниками.
Было здесь и несколько произведений – наиболее знаменитых – современной литературы.
Один угол был занят поставленными одна на другую металлическими коробками, что несколько напоминало о конторе юриста, но на этих коробках не было алфавитного указателя, только скромные цифры. Этого, однако, было достаточно, чтобы Фонс знал точно, где что искать. Факты раз навсегда запечатлелись в книге его памяти.
– Наверное, мистер Фонс, у вас очень быстро накапливаются бумаги, – заметил Холдейн.
– Накапливались бы, если бы я им позволил, но я им этого не позволяю. Когда дело решено или передано мной в другие руки, я возвращаю все письма и документы, что накопились у меня, и сжигаю историю дела, которую вел сам.
– Значит,
– Все остается здесь, сэр, – отрывисто сказал сыщик и постучал по своему массивному лбу, – и однажды, да, однажды, сэр, я смогу поведать читающему миру то, что иногда правда страннее вымысла и даже более волнует. Но я должен быть начеку, говоря о литературе с автором «Мэри Дин».
Холдейн удивленно воззрился на Фонса и уже готов был отнести его замечание на счет самонадеянности собеседника, но, взглянув на его великолепно вылепленную голову и сверкающие умом глаза, подумал, что сыщик и писатель оба в равной мере занимаются интеллектуальной работой, и что в области мозговой деятельности этот человек из Скотланд-Ярда даст ему несколько очков вперед.
Фонс заметил этот взгляд и спокойно улыбнулся.
– Это расплата за знаменитость, мистер Холдейн, восхищение нижестоящих. Ваша книга, что у меня на полке, одна из самых моих любимых.
И Фонс указал на полку, где Холдейн увидел скромный темнозеленый переплет своего единственного романа, поместившегося между «Эсмондом» [27] и «Женщиной в белом». [28]
– А теперь к делу, сэр, и сначала позвольте сказать, что я рад видеть друга леди Перивейл.
– Благодарю, мистер Фонс. Но вы не должны думать, что меня прислала к вам сама леди Перивейл. Она даже не знает о моем намерении повидаться с вами, и я должен вас просить не упоминать о моем визите. Я узнал о предпринимаемых вами усилиях от ее приятельницы, а не от нее самой и пришел посоветоваться с вами о деле, не имеющем прямого отношения к тому, что произошло.
27
Роман У. Теккерея.
28
Роман У. Коллинза.
– Хорошо, сэр, я к вашим услугам.
– Мистер Фонс, буду с вами совершенно откровенен. Полагаю, что джентльмена вашей профессии можно рассматривать как исповедника и что все, о чем мы здесь говорим, останется строжайшей тайной.
– Без сомнения.
– Следовательно, я сразу же могу сказать, что леди Перивейл – женщина, которой я восхищаюсь, которую уважаю более, чем какую-либо другую, и что самая моя честолюбивая мечта – завоевать ее руку и сердце.
– Полагаю, оно очень естественно, это ваше стремление, сэр. Оно сделало бы честь любому джентльмену, который, располагая свободой выбора, имеет счастье быть знакомым с леди Перивейл, – ответил Фонс с энтузиазмом.
– Мне кое-что известно о предках полковника Рэннока, я встречал его в обществе, хотя никогда не был с ним в дружеских отношениях. Когда я услышал о скандальной истории, бросающей тень на леди Перивейл, меня осенило, что я могу сделать в ее интересах: найти Рэннока и потребовать опровергнуть напраслину, порочащую ее имя.
– Очень трудная задача для него, сэр, даже если бы он захотел это сделать.
– Полагаю, что если бы этот человек мог чувствовать, то нашелся бы и способ заставить его действовать. У меня самое плохое мнение о полковнике Рэнноке, но у людей подобной репутации всегда есть уязвимое место, и, думаю, я сумел бы вынудить его объяснить свои поступки.