Любимый ястреб дома Аббаса
Шрифт:
Сзади раздался крик — ко мне с вытянутой вперед пятерней, с открытым ртом несся Юкук. Потом над его плечами возникло оперение криво торчащей стрелы, и Юкук начал клониться лицом к конской шее.
«Вот и все», — подумал я.
Мир заполнился грохотом, в котором различались басовые шлепки тетив тюркских луков. Сплошная стена тюркской конницы сметала все на своем пути, рассеивая в стороны последних сопротивлявшихся.
Солнце погасло.
ГЛАВА 19
Барид
Муха
И тогда вместо низко свисающей серой ткани шатра я увидел ряды недвижно лежавших или шевелившихся людей, и совсем рядом со мной — сидевшую, скрестив ноги, девушку с глупым лицом, которая в левой руке держала миску, в правой — кусочек хлеба. Она окунала его в миску и пыталась затем всунуть в рот какому-то неопрятному старику с ввалившимися щеками.
Без каких-либо чувств я узнал в этом старике Юкука.
И снова закрыл глаза.
Дальше помню тупую выворачивающую боль, уплывающую куда-то в небо голову, запах рвоты и крови, снова мухи, тучи мух. День за днем, неделя за неделей. Уже и боль прошла, но я почему-то был твердо уверен, что встать и сделать несколько шагов мне уже не удастся никогда.
Все изменилось, когда однажды между моей головой и серым небом шатра возник человек, державший двумя руками блюдо, на котором лежала горка гранатов с розовыми гранеными боками.
Гранаты, как сообщил мне лекарь, прислал брат халифа, сам Абу Джафар по прозвищу Мансур. Лекарю я искренне поверил, как только обнаружил, что гранаты были не самого лучшего качества, а два из них даже с подгнившим боком. Качество их, впрочем, было не самым важным, потому что начиная с этого дня лекарь появлялся у моего изголовья по крайней мере четырежды в день, сам приносил мне — а также и Юкуку, — все новые фрукты и еще, маленькими чашечками, вино и травяные настои. И я начал возвращаться к жизни, вот только радости это мне не доставило никакой.
Потому что в этот полевой госпиталь, где каждый день умирали все новые герои битвы при Забе, начали приходить новости.
Пока нас, раненных при Забе, укладывали рядами на подстилки, пока на поле битвы спешно закапывали умерших, — армия Абдаллаха, окутанная пыльным облаком, приближалась к Харрану, где заперся было Марван. Но, подсчитав остатки армии, повелитель правоверных бросился в Дамаск, — а Абдаллах тем временем без боя вошел в Харран, спокойно договорившись с наместником Абаном ибн Язидом и даже оставив его на должности.
Но надолго он там задерживаться не стал.
На Дамаск наступала уже не прежняя армия, к ветеранам Заба присоединялись все новые отряды, из Куфы и еще хорасанцы Абу Муслима. И когда нежным весенним утром, после
Так я понял, что и Зеленый дворец правителей трети мира, и кривые улочки, где как россыпь драгоценных камней сверкают красками засахаренные фрукты, мне в ближайшие годы лучше не видеть. Потому что запах крови уходит быстро, а вот память о нем старые камни хранят долго.
До сих пор не знаю и знать не хочу, правда ли, что победитель при Забе, собрав вскоре после этого на пир примирения целых восемьдесят принцев из дома Омейядов, — которых начали убивать как только все расселись на коврах, — потребовал накрыть еще содрогающиеся тела кожаными попонами, поставить сверху блюда, и тогда приступил к еде.
Это все, возможно, было и не совсем так. Но не выжил ни один из принцев, только Абд-ар-Рахман ал-Дахил, удачливый сын халифа Хишама, бежал с отрядом воинов туда, где на дальнем западе кончается земля, — в Кордобу, в страну Анадалус.
Остальных — и их родных — день за днем искали люди Абдаллаха. И нашли всех.
А когда живых больше не осталось, толпа начала раскапывать могилы повелителей правоверных в Киннасрине в Дамаске. Тело халифа Сулеймана вытащили из-под земли в Дабике, и только позвоночник, ребра и череп оставались от него. Их бросили в огонь.
Тело халифа Хишама выкопали в Рустафе. Оно осталось нетленным, исчез только кончик носа. Абдаллах сам нанес трупу восемьдесят ударов плетью, а потом сжег.
От Валида на дне могилы не осталось ничего, кроме горстки черного праха, который и сжечь-то было невозможно.
И только праведный Омар заслужил покой, только его кости не рубили, не жгли, не расшвыривали по улицам и пустырям.
А Абдаллах, уже эмир всей Сирии, из Дамаска направился к Фустату, в страну Миср, где стоят пирамиды, огромные, как горы. И когда нежаркое лето на берегах Заба уже кончилось, он настиг, все-таки настиг в Мисре последнего из Омейядов.
Убили Марвана по кличке Ишак в каком-то городке Бусир недалеко от Файюмского оазиса. Бой был недолог, после чего старика, пытавшегося спрятаться в храме поклонников пророка Исы, быстро обезглавили, а голову послали Проливающему — ас-Саффаху.
Пошли и за женами и дочерьми Марвана, уже успевшими спрятаться в храме. И тут на пороге убийцы столкнулись с одним из евнухов Марвана, с трудом удерживавшим в руках меч. Люди в черных одеждах заломили ему руки за спину и начали задавать вопросы.
«Марван потребовал, чтобы я отрубил головы всем его женам и дочерям, если его убьют, — отвечал раб. — Но пощадите меня; потому что если вы меня убьете, то клянусь богом, сгинет без следа наследство пророка!»
А ты бы поосторожнее говорил о таких вещах, предупредили его.