Любимый жеребенок дома Маниахов
Шрифт:
— Как же вы это любите, господин Маннах, — сказал Феофанос и последовал за мной в довольно долгий путь верхом почти через весь город.
Туда, где Золотой Рог начинал свой извилистый путь между двумя горбатыми холмами, усеянными тысячами зданий. Мимо Нарэ, квартала шелкокрасилен недалеко от форума Константина, мимо квартала Перама, в пятый район — к гавани Неорион у самого устья Золотого Рога.
Там пахнет морем, кричат чайки, вода синеет между зданий, а над ней — лес мачт.
Там — рыбные камарры.
Камарры — это вообще-то сводчатые подвалы, где всегда прохладно, где рыба благополучно
Оптовая торговля свежим уловом начинается, как уже сказано, на рассвете, а к обеду вокруг камарр возникает настоящий хаос жаровен и толпа людей.
Рыбу надо есть именно здесь, печально размышляя при этом о ненужности богатства. Потому что за самую жалкую монетку, обол, вы получаете тут одну здоровенную рыбину-камбалу с грозной серой спиной, лежащую на нежно-кремовом животе, глазами вверх, уже поджаренную — и еще пухлый хлеб в придачу. Один обол также — цена целого десятка макрелей, которых я не люблю.
Но я всегда создавал этим… как же они называются — да, ихфиопратам — особую проблему. Потому что та рыбка, которую я люблю больше всего, вообще ничего, кажется, не стоит.
Мусор моря. Маленькая красная рыбешка размером в палец. Нет, даже не красная — ее бок отливает невинным цветом цикламены; повар быстро окунает ее в свежую пшеничную муку, с жерновов, которые помещаются чуть выше на холме. И погружает в раскаленное оливковое масло на мгновение, достаточное, чтобы рыбка стала золотой.
А сейчас, между прочим, осень. И это значит, что пришло время молодого масла. Оливки с коричневатыми бочками укладывают на подстилку из свежей травы, чуть подсушивают, а рядом ждут два каменных жернова, помнящих еще, наверное, первого из Константинов. Только очень старый жернов давит так, чтобы не повредить косточку. Ну, а потом — оливковую массу вымачивают в горячей воде, отчего масло всплывает. Этим маслом, впрочем, мою рыбку только поливают, зигзагообразно, тонкой струйкой, а жарят ее в другом масле — которое получается из второго отжима.
Несколько недель в это время года масло не заготавливают впрок, его делают только из оливок, ждавших до того на ветке. Это хорошее масло.
Так вот, проблема ихфиопратов в том, что поглощаемые мною за один раз пятнадцать маленьких золотистых рыбок стоят меньше одного обола, и это все знают. Поэтому мне каждый раз интересно смотреть, как же они выкрутятся из ситуации на этот раз.
Бормоча, повар выложил веером мои полтора десятка рыбок на глиняную тарелку (где вы найдете ромэйское серебро у камарр?), присовокупил туда круглый хлебец и добавил по краю тарелки несколько заранее расколотых клешней крупных крабов, сваренных с корицей, гвоздикой и шафраном, и еще черный кубик прессованной икры из Танаиса.
Отлично. А теперь — за отдельную плату — фляга зеленоватой смолистой рецины, которую ненавидят все (и все пьют), но в этом случае, с этими рыбками, этим густым, тяжелым, зеленоватым маслом, которое
— Сейчас, — предупреждающе поднял я палец в сторону открывшего было рот Феофаноса, взял обезглавленную рыбку за хвостик и положил ее в рот целиком — прошуршала на зубах поджаренная мука, потом чуть хрустнули косточки.
— У вас необычные вкусы, господин Маниах, — осторожно сказал он, отламывая пальцами первый кусочек камбалы, ее снежной плоти с хрустящей корочкой.
Да, подумал я, у меня необычные вкусы. Если бы я мог выбирать, я всю жизнь провел бы в пути, на верблюде, пересекая этот огромный мир из конца в конец, от Чанъани до Города, потому что вкус настоящей рыбы поймешь только когда путь в очередной раз позади. И после пустыни и гор ты дышишь морем, смотришь на эти лодки, чьи носы рядочком лежат чуть не в воротах складов на берегу, и заново чувствуешь этот простой вкус. Оливки с ветки. Мука из-под жернова. Рыба из воды у твоих ног.
А вместо этого… почему я должен вновь и вновь думать о людях, для которых убить кого-то — привычное занятие?
Я покосился на мою охрану: все хорошо, они сидят не слишком близко, не слишком далеко, с удовольствием поедают рыбу.
Итак, тот самый вопрос, который меня занимал довольно давно. А как это Халид ибн Бармак узнал, что я в Юстиниане?
Еще раз: представим себе ситуацию — никто в столице, включая меня, не имеет понятия, куда я направляюсь. Но в конце пути, занявшего чуть больше двух недель, в лесу у границы империи мне встречается троица солдат-саракинос, которые ищут именно меня, и радостно меня приветствуют. То есть они знают меня в лицо, не говоря о том, что знают, кто я такой.
Никогда нельзя упускать мелочи, учил меня Юкук. Один вариант — то, что сказал мне Халид про перехваченного агента. А еще? Кто-то узнал меня по дороге — из старых мервских знакомых? Где-нибудь в Анкире? Может быть, злодей Хашим взял под свой контроль все гостиницы между Мервом и столицей ромэйской империи — веером? А не чересчур ли? Но главное, что же произошло дальше: этот узнавший меня человек отправил гонца — куда?
Ведь это очень важный вопрос — куда. Обратно в столицу, где затаился Хашим, человек без лица? В Мерв, где Абу Муслим ждет новостей от своего любимого напарника? Ну, это если только у посыльного выросли крылья. Но тут все еще интереснее — трех солдат-разведчиков за мной послал Халид ибн Бармак, оказавшийся в этот момент у границы империи для веселого налета и грабежа, чтобы порадовать своих воинов.
Кем надо быть, чтобы сидеть в Анкире или Константинополе и знать, что он там, по ту сторону границы, скоро окажется?
Тут главное в том, кто такой Халид. Повторю, он — человек из Мерва, но ни в коем случае не человек Абу Муслима. Наоборот, этот балхский принц в открытую, от имени халифа, присматривает за Абу Муслимом, наверняка к ярости последнего. И еще Халид — сын Бармака, того человека, который стоит над главой тайной службы всего халифата.
Бармак, лучший друг халифа, известного по кличке Ас-Саффах, «Проливающий». Бармак, друг брата халифа Джафара по кличке Мансур, то есть «Победитель». Наставник сына Мансура. Старый, немощный, но бесконечно умный человек в центре паутины, которую он сам и создал.