– Мам, ну ты сама там тоже смотри. У каждого ведь свой характер, ты что, Любу не знаешь? Надо же учитывать, а не лезть на рожон.
– Выходит,
и ты встаешь на их защиту?
– Ни на чью защиту я не встаю. А просто говорю: ты с Любой лучше не связывайся. Она кричит – а ты уходи к себе в комнату и не слушай никого. Пусть себе кричит. Накричится – перестанет.
– Ну, спасибо за совет, доченька. Меня оскорбляют – а я должна поклониться еще? Спасибо, не ожидала… Ты думаешь, я с тобой просто разговариваю? Я ведь в постели лежу. Да, да. Второй день. И никто не зайдет ко мне, не спросит: мама, как ты здесь, жива еще?
– Не говори глупостей.
– Да уж, конечно, что мать может сказать умного, когда она давно выжила из ума и стоит на краю могилы…
И вот Вероника мчится через
весь город, везет матери лекарства, фрукты, вареную курицу, еще что-нибудь, представляя: тут Бог знает что творится, а приезжает – всё, в общем-то, нормально, ну ссора, ну – лежит мать на диване, охает, но смотришь – за разговором да московскими разными сплетнями настроение у всех улучшается, само собой приключается перемирие, накрывают общий стол, чаёвничают, мать как всегда важная, гордая, но уже берет на руки внука, тетёшкается с ним, хотя и хватается время от времени за сердце, в общем – жизнь продолжается, и через несколько дней все идет почти в прежнем порядке, может, с одной лишь небольшой разницей – мать в ссорах теперь уповает не на зятя, а на старшую дочь, в зяте она начинает видеть недостатки, каких раньше не замечала: пьет, угрюм, такта маловато и вообще…