Любийца
Шрифт:
Теперь надо было направить договор на согласование Мустафе в «Туранлар». Гм… а если тот что-то поменяет, внесет в него свои поправки? Кто разъяснит их шефу? А, плевать. Конечно, я поступаю с Виктором по-свински, но жизнь поступает со мной…
Я оборвала себя. Подключилась к Интернету и вышла на «mail.ru». Письмо с приложением, как назло, несколько раз зависало. Я уже была на грани того, чтобы изо всех сил врезать кулаком по клавиатуре, когда на мониторе появилась заветная надпись: «Письмо отправлено».
Я выключила компьютер, надела куртку. Погасила свет,
Он поднял голову от залистанного до лохмотьев «Спид-инфо» с полуобнаженной красоткой на обложке, улыбнулся.
— Что-то вы поздновато сегодня, Наталья Викторовна…
Мне удалось выдавить ответную улыбку.
— Дела, Николай Сергеевич. До свиданья.
19
Колеса вагона отстукивали: сов-сем-не-так, сов-сем-не-так, сов-сем-не-так…
Занавески окна были наполовину раздвинуты, и в просвете виднелись бежавшие навстречу столбы, деревья, какие-то редкие постройки. Пересекли реку — сквозь ажурные конструкции моста блеснула на пару секунд спокойная гладь воды с одинокой лодкой на середине.
Почему в моей жизни все выходит не так? Совсем не так? Почему одним — все, другим ничего? Почему одним дается, а у других забирается — даже то немногое, что у них было? Неужели тому, кто сотворил этот мир, было, как говорят в уголовной среде, западло создать в нем всеобщую гармонию, чтобы все были одинаково счастливы? Или одинаково несчастливы — тогда хоть было бы не так обидно?
В купе нас было всего двое. Напротив меня сидел средних лет мужчина, напоминающий стареющего хиппи — длинные неопрятные волосы, седая щетина. Нездоровый цвет лица наводил на мысль об известном пороке. Одет он был соответственно: замызганная куртка с вытертыми локтями, джинсы с парой вовсе не декоративных заплат, разбитые кроссовки. Правда, хиппи уже вымерли, как динозавры, оставалось предположить, что передо мной — бомж. Хотя, конечно, бомжи не разъезжают в купейных вагонах…
— А вообще я хороший, — вдруг проговорил он, и я вздрогнула от неожиданности.
— Почему вы думаете, что, ну… что я думаю, будто… э?.. — начала я, запуталась — и тут же поняла, что выдала себя.
— Да, ладно, — он улыбнулся. — Я что, первый год живу? По одежке, как известно, встречают — и плохо делают. Ну, да вам простительно: вы — женщина.
— И что с того?
— Женщины, извините, как сороки: их привлекает то, что блестит. Я блистаю другим: головой. Не лысиной, до этого еще не дошло, а умом.
Это было сказано не столько хвастливо, сколько грустно. Я внимательнее взглянула на своего попутчика и решила, что определение «замызганная», пожалуй, можно заменить на «затертая», а заплаты на джинсах, учитывая современную моду, выглядят где-то даже э… гармонично. Что до цвета лица — ну, почему человек не может просто болеть?
— Ну вот, уже лучше. Впрочем, речь не обо мне, — продолжал мужчина. — О вас.
— То есть?..
—
Право слово, если странный незнакомец взялся удивлять меня — то это ему удалось. Я имею в виду не столько предложение выпить — такое в поездах случается сплошь и рядом, — сколько упоминание о переплете.
— Н-нет, спасибо.
— Ясное дело: с незнакомыми мужчинами вы не пьете. Но я уже сказал: я хороший. Так что со мной можно. Чуть-чуть. Вам не помешает, — с легким нажимом выделил он.
Мой попутчик полез под столик, вытащил оттуда дипломат с затертыми пластмассовыми боками. Щелкнул замками и извлек плоскую бутылку коньяка. Я успела заметить, что еще там лежала пара книг и листы бумаги, покрытые неровным торопливым почерком.
— Если хотите записать меня в алкоголики, будете неправы. Никак нет. Скорее, я философ-практик. Или практик-философ. Давно замечено, что когда другие средства бессильны, проблему можно снять некоторой дозой алкоголя. Временно, конечно, но иногда важна и короткая передышка. Заметьте, некоторой дозой, а не лошадиной: последнее приводит к спиванию — гм… или спитию? — индивида. Так я иду за стаканами?
Я махнула рукой.
— Замечательно, — констатировал незнакомец и, отодвинув дверь купе, исчез в коридоре.
Через несколько минут он вернулся с двумя гранеными стаканами и плиткой шоколада. Усевшись, налил в стаканы коньяк на два пальца, поломал шоколад.
— Меня зовут Глеб.
— Меня — Наташа.
— Со знакомством, Наташа.
Мы чокнулись.
Глеб развернул обертку. Я взяла кусочек шоколада.
20
После второй порции я ощутила, как по телу разливается приятное тепло. Нет, мои неприятности не растворились в алкоголе, не пропали, но они отодвинулись и как-то потеряли свою остроту, словно в видоискателе старого фотоаппарата чуть-чуть сбили резкость. А минут через десять я почувствовала, что вполне созрела, чтобы рассказать ему все. Случайный попутчик сродни священнику, готовому выслушать твою исповедь: все твои тайны уйдут вместе с ним на каком-нибудь безымянном полустанке.
И я рассказала Глебу о гибели сына, предательстве мужа, о своей неудавшейся попытке самоубийства и знакомстве с ментом. О том, как случайно нашла в гараже брелок Саньки. Как ушла от Бондарева, чтобы никогда больше не вернуться к нему. Я даже, поколебавшись, упомянула о своей беременности.
В наступившей тишине лишь тихо поскрипывали перегородки вагона. По лицу моего попутчика нельзя было понять, какое впечатление произвел на него мой рассказ. Он машинально щелкал ногтем по пустому стакану и хмурился каким-то своим мыслям. Наконец он проговорил:
— Хотите совет?
— Не знаю. Наверное.
— А зачем? Я вижу, вы все решили и сами.
Действительно, зачем мне чьи-то советы, когда я решила все окончательно и бесповоротно?
— Ну, ладно, Глеб, тогда просто скажите, что сделали бы на моем месте вы?