Люблю, ненавижу, хочу
Шрифт:
Однажды, находясь глубоко в ней, он серьезно сказал прямо в лицо: «Мне кажется, будто мы были вместе всегда». И она так же серьезно ответила, глядя в его строгое напряженное лицо: «А разве нет?»
А потом все волшебство растаяло. Оглядываясь назад, Аня думала: была ли лень тому причиной? В какой момент им обоим стало влом напрягаться? Когда она перестала набрасываться на него, жадно отсасывать в машине, вылизывать четверть часа, тщательно доводя до безумия, заставляя его шептать без остановки: «Девочка моя… девочка моя хорошая…».
Когда Костя перестал уговаривать
У них обоих правда внезапно кончилась энергия или они просто потеряли интерес друг к другу? Когда она перестала видеть дьявольский блеск в его глазах и отвечать таким же жадным, шкодным, бесстыдным взглядом?
В тот вечер, после второго бокала шампанского перед экраном, ей показалось, что она что-то заметила. Какой-то отсвет в глубине его серых, стального цвета глаз. Накопленную жадность. Внутри нее что-то вспыхнуло. Аня медленно поставила бокал на столик возле дивана, выключила звук на телевизоре и потянулась к нему.
Костя пару секунд недоверчиво смотрел на нее – так, словно это была не она, а затем рывком притянул к себе и стал целовать, задрал футболку. Аня положила руки на его плечи, тихо непроизвольно постанывая, но уже через несколько секунд поняла, что ей показалось.
Ничего не вернулось назад – лишь небольшая иллюзия. У него теперь был другой взгляд, другие прикосновения, другая логика.
Это был не тот человек, который задирал юбку, наклонял ее над кухонным столом и жадно трахал, даже не снимая трусиков, просто нетерпеливо отводя ткань в сторону. Этот, другой Костя, не мог даже поиметь ее на диване в гостиной. Он привстал, взял ее за руку, повел в другую комнату.
Кто этот педант, который прерывает ласки, чтобы перейти в спальню? Он подвел ее к кровати, лаская так нежно, словно Аня внезапно превратилась в фарфоровую куклу, пытаясь возбудить заново, с самого начала. Но она не была фарфоровой куклой и ничто в ней не откликалось на эти невесомые ласки. Она пыталась отвечать похожей нежностью, но ее собственные руки были как чужие.
Тогда она просто легла и закрыла глаза, вспоминая, как это было раньше, на этом самом месте. Когда-то они врывались в спальню, и она толкала его на постель, а затем он рывком переворачивал ее, задирал юбку, нетерпеливо расстегивал брюки…
– Не так…, – вырвалось у нее, когда она снова ощутила новое невесомое прикосновение на груди – такое слабое, что стало щекотно. Костя ласкал ее кончиками пальцев, не спеша и не проявляя ни малейшего нетерпения, словно вообще не решил еще, хочет ее или нет. Словно лениво подразнивал в надежде, что дальше идти просто не придется – например, если она в процессе заснет или вроде того.
– А как? – растерянно шепнул он. И эта его растерянность добила в ней что-то.
– По-другому, – раздраженно отрезала она, еле сдержавшись, чтобы не выругаться.
Он замер, холодно посмотрел ей в лицо, и Аня поняла, что не ошиблась: Костя тоже ничего не чувствовал. Поэтому и ласкал ее так странно – глупо, формально, словно был актером, играющим любовную сцену с партнершей, которую ненавидит. Хуже, чем ненавидит – к которой испытывает
Равнодушная маска на его лице на секунду исказилась от злости – в следующее мгновение он уже встал с кровати, развернулся и вышел из спальни, шарахнув дверью. Аня даже не вздрогнула, оставшись лежать на кровати. Ей не хотелось двигаться. Она внезапно ощутила такой упадок сил, что показалось – ей больше никогда не захочется шевельнуться. Она не сможет встать и выйти, даже если прямо сейчас в квартире начнется пожар.
Костя
Хлопнув дверью, он понял, что злится не на нее. Понял потому, что в прошлом это приносило облегчение – выпустить злость наружу, ответить негативом на негатив. Но в этот раз на смену злости не пришло даже минимального облегчения – он ощутил новый прилив ярости на самого себя и немного – чувства вины. Аня, по крайней мере, еще пыталась…
А когда он сам в последний раз протягивал ей руку, наклонялся, чтобы поцеловать, притягивал к себе посреди ночи, во сне, чтобы начать ласкать и трахнуть, толком не просыпаясь?
Все это было между ними давным-давно, в другой жизни. А затем они устали. Оба. Это только кажется удобным – знать, что она больше всего любит. Получать от нее именно то, что больше нравилось ему. Очень скоро из-за этого их секс превратился в механический ритуал. Он не знал, кто из них перестал экспериментировать первым, но это и неважно, ведь второй с облегчением поддержал.
Первыми исчезли всякие глупости, вроде спонтанного секса в машине. Это ведь так неудобно, и неохота потом лазить по всему салону с влажными салфетками, отчищать пятна. Затем они стали избегать неудобств: никакого секса во время месячных, никаких недосыпов, никаких спонтанных порывов в прихожей или на кухне.
У них появилось расписание и новые правила для удобства:
Душ удобнее принимать по одному – зачем толкаться и мерзнуть?
Спать удобнее каждому под своим одеялом.
Если Косте вставать в пять утра – никакого секса вечером, лучше пораньше лечь спать.
Если он простужался, Аня спала в другой комнате – она всегда слишком легко заражалась. Так что на неделю снова перерыв – никаких объятий и поцелуев.
Как-то раз он понял, что у них уже полтора месяца не было секса: то у нее месячные, то простуда, то у него – неудобные дежурства. А потом и просто – ноябрь, хроническая усталость и отсутствие желания. Они тщательно скрывали друг от друга главное: что дело не в сезоне, и не в простудах.
Просто они оба не любили манную кашу, в которую их секс превратился вечность назад, уже месяца через три после знакомства. Но в начале было так хорошо, что они просто оказались к этому не готовы. Очень долго они не могли даже просто признать проблему, и до сих пор ни разу об этом не поговорили.
Ее тело там, в спальне, ничем не напоминало очертания той желанной восхитительной женщины, в которую он влюбился. Он не видел ни сливочной нежной кожи, ни аппетитных бедер, ни мягких очертаний груди. Это походило на голое бесполое бесформенное тело, распластанное на хирургическом столе. Он видел такие десятками, ни одно из них ни капли не возбуждало сексуально. Это было просто тело, которое нужно было разрезать, исправить что-то внутри и зашить.