Любовь без слов (сборник)

Нестерова Наталья Владимировна

Считается, что женщина любит ушами. Возможно, это верно. Тогда придется признать, что у меня в слуховых отверстиях стоят фильтры, не пропускающие милых нежных признаний, а исключительно – микробиологические премудрости.

Для Лёни те вечер и ночь были интрижкой в командировке. Для меня – грех, который замолю верным служением Руслану. Не вышло ни у Лёни, ни у меня.

Утром Лёня сказал мне:

– Похоже, мы влипли нешуточно.

Острая на язык, я не нашла, что ответить. Потому что это была не просто интрижка, не разовый

грех, а начало революции – в душе, в привычном укладе, в судьбе. Революция – это смена правящих классов, это разрушить до основания, а затем… А что затем?

5

Через два месяца Лёня позвонил мне в Новосибирск:

– Прилетаю, изобрел командировку. Гостиницу заказал. Скоро буду, не мойся!

Он блистал остроумием, подражал Наполеону, который слал Жозефине после сражений письма: «Приезжаю через три дня. Не мойся!» Наполеон приходил в возбуждение от натуральных женских ароматов. Можно только представить, чем разило от самого императора.

Мы, конечно, мылись, не благоухали первозданно. Но минуты близости были по-царски великолепны.

В нашем институте, в моей лаборатории Лёня с ходу всех очаровал, обаял, накидал идей. При этом даже не пытался скрыть своего особого ко мне отношения. Мог прилюдно поцеловать, обнять, пощекотать. Императору все позволено.

Наш роман стал достоянием общественности, и скрывать его от Руслана было глупо и оскорбительно.

Я призналась. Мужу и родителям:

– Люблю другого мужчину. Ничего не могу с собой поделать.

Руслан-тугодум не понял сразу и глупо спросил:

– Зачем любишь?

– Ради карьеры! – разозлилась я на него.

Мама и папа молча встали и вышли из комнаты.

Мне было очень стыдно и горько, я в очередной раз причинила им боль.

– Венерочка? – вопрошал растерянный муж. – Я ведь для тебя всем пожертвовал…

– Давай будем считаться!

Я смотрела на дверь комнаты, в которой скрылись родители, и чувствовала себя последней дрянью. Перед родителями, дочкой Лизой, коллегами, Учительницей, мальчиком Петей и перед мужем, конечно.

– Руслан! Если мы будем считаться, то неизвестно, в чью пользу будет счет, и ты услышишь много неприятного.

– Не понимаю! Что значит твое заявление? Какие последствия?

Ему всегда хотелось жить как страусу, зарывшему голову в песок. Кстати, страусы никогда в землю голову не прячут, но такой уж образ.

– Не знаю, – ответила я мужу.

– А зачем тогда рассказала?

– Не знаю! – рявкнула я. – Чтобы не выглядеть подлой изменщицей. Чтобы сохранить малость самоуважения. Чтобы свои страдания разделить с вами. Выбирай любой ответ. Руслан! Я вчера спала с другим мужчиной. И раньше, в Петербурге. И сегодня к нему пойду. Я люблю его. Я не знаю про будущее, но я не хочу врать. В отличие от тебя, запаянного в кожу крокодила, хоть сапоги шей, сносу не будет, мой покров тонок, и вранье убийственно для моего честолюбия.

– Кто крокодил? Я крокодил? Из меня сапоги?

– Прости, неудачное сравнение.

– Ты пойдешь к нему? Куда?

– В гостиницу.

Почему тебя волнуют глупые частности, когда жена заявляет, что любит другого мужчину?

– А меня не любишь?

– Нет!

Рывком вскочила с дивана, подошла к двери Лизиной комнаты, взялась за ручку, чтобы открыть. И застыла.

Мама и папа читали с внучкой «Мойдодыр».

– А нечистым трубочистам… – басил папа.

– Стыд и срам, – подхватывала Лиза, – стыд и срам!

Я не вошла к ним, развернулась и ушла из дома. Стыд и срам – это про меня.

Месяц после отъезда Лёни я прожила, существуя не на твердой земле, а трепыхаясь в болоте. На работе на меня поглядывали. Коллегам был не ясен мой статус: то ли у этой девушки большие столичные перспективы, то ли она проходной вариант московского светилы, у которого по женской части неизвестно какая репутация.

Есть старый славный фильм «Салют, Мария!» с изумительной Адой Роговцевой в главной роли.

Мария влюбляется в испанского моряка, ее мама в ужасе произносит:

– У него ведь в каждом порту по девке!

Леонид Борисович производил впечатление человека, у которого в каждом институте микробиологии, российском и зарубежном, – по пассии.

Приятельницы, с которыми я прежде сплетничала, дулись на меня: не рассказывает о романе с Леонидом Борисовичем Ганиным. Пересказывать малопочетные подробности не хотелось, а будущее было в тумане.

Руслан находил утешение в старой семье. Учительница и мальчик Петя приняли и обогрели его. Строя из себя законного мужа, Руслан приходил ночевать домой, а все дни проводил у них. Утешен, не зудит и не упрекает – большего мне не требуется. Мама и папа вели политику невмешательства и неразговаривания – вздорную дочь вырастили, уж ничего не поделаешь, но есть внучка Лиза – главное страдающее лицо, ей максимум внимания.

Бессонные ночи меня вымотали, похудела на семь килограммов, под глазами легли фиолетовые тени. Измождение физическое и психическое. Так и в ящик сыграть недолго. Полнейшая неопределенность. Лёню проводила в аэропорту, он мне ручкой помахал и сгинул, не звонил.

Лёня не любит телефон. Пользуется им, естественно. Выдает звонок в случае необходимости, разговаривает телеграфно. Телефонное красноречие не его жанр, по телефону у него не получается морок навести.

Меня швыряло: из костра желаний в ледяную прорубь реальности. То строила планы нашей совместной жизни, то ужасалась: «У него в каждом порту по девке!»

Когда он позвонил, метания закончились, я пребывала в стадии «отмывания и высыхания»: в болоте опустилась до дна, наглоталась зловонной жижи и приказала себе оттолкнуться от тверди, карабкаться-всплывать и продолжать жить в существующих обстоятельствах. Как-нибудь устроится. Руслан уйдет – и флаг ему в руки. Родители простят, на то они и родители. На работе мою аморальность рано или поздно забудут, если я стану выказывать большое научное рвение. Наука теперь мое спасение.