Любовь длинною в жизнь
Шрифт:
***
— Корали Тейлор? Это ...ты, это ты, детка? Я в шоке. Ох, лучше бы тебе не проходить мимо моего дома, не запланировав навестить меня и не сказав мне привет. Я же знаю, что ты хорошо воспитана.
Фрайдей Бошан была моей приходящей няней, когда я была ребенком. Она являлась тем редким исключением, когда отец пускал в дом постороннего, потому как он не был настолько глуп, чтобы вступить в конфликт с Фрайдей. Она была женщиной больших размеров еще в то время, по словам моего отца, она была размером, как два трейлера, а теперь стала и того больше. О ее характере можно было слагать легенды. Она
Фрайдей могла быть строгой, но в то же время она была добра со мной, когда мне это было нужно больше всего. Когда я была настолько усталой, что едва стояла на ногах. Когда мое тело болело так сильно, что единственным моим желанием было умереть. Она промывала мои раны и собирала меня вместе по кусочкам снова и снова, а затем умоляла меня остаться с ней в ее крошечном домике, а я плакала и говорила, что если бы только могла, то осталась, но затем вновь возвращалась домой.
Фрайдей прекрасно знала, что если бы я вернулась сюда, то обязательно бы зашла к ней. Она знала, что я выросла со знанием того, как вести себя подобающим образом, потому что она сама вдолбила в меня все эти хорошие манеры. Я позволила ей заключить меня в объятия, и аромат розовой воды и помады для волос затопил мое обоняние, вновь пробуждая волну воспоминаний болезненных и милых, ужасных и чудесных одновременно. Этого было достаточно, чтобы мои глаза наполнились слезами. Успокаивающе нашептывая, она погладила мой затылок.
— Если бы ты была кем-то другим, то я, может быть, сказала бы, что сочувствую твоей потере, — говорит она. — Но я тебя знаю лучше, чем кто бы то ни был, поэтому молчу.
— Да, наверное, это все тяжело для меня, — говорю я аккуратно, как и до этого, когда говорила людям о том, что у меня умер отец. Мне казалось, что такой реакции ожидали от меня, а я так не люблю огорчать людей.
— Не болтай ерунды, — Фрайдей отстраняется, держа меня на расстоянии вытянутой руки, чтобы смотреть мне прямо в глаза. — Это даже близко не так тяжело, как ты прикидываешься. Точнее, это самая простая вещь в мире. Твой отец умер. Он был злобным старым ублюдком и заслужил каждую минуту боли, через которую он прошел, чтобы уйти на тот свет. Это нормально чувствовать освобождение, Корали.
Я просто киваю в ответ на ее слова и издаю "мхмхм" звук, надеясь, что в скором времени мы прекратим разговаривать о нем. Фрайдей хорошо известны мои приемы по избеганию разговоров. Она тянет меня за собой за руку по ступенькам лестницы на крыльцо, где в тени стоит графин со сладким чаем. Два высоких стакана находятся чуть поодаль рядом друг с другом, и мне кажется это забавным. Я уже так сильно привыкла к Калифорнии, в Лос-Анджелесе вы никогда не увидите такого радушного гостеприимства. Фрайдей достала и поставила на стол пару стаканов не потому, что знала о моем приезде, а потому что знала, что кто-нибудь может остановиться по какой-либо причине, люди всегда так делали, и она хотела быть готовой поприветствовать гостя.
— Присаживайся, девочка. Мне нужно услышать о твоей голливудской жизни. — Не смотря на то, что Фрайдей крупная женщина, она двигается с присущим ей изяществом, когда пересекает крыльцо и присаживается
Как только я удобно устраиваюсь, делаю глубокий вдох и начинаю рассказывать.
— Я не живу в Голливуде. Мой дом к югу от города прямо у океана. Я беру комиссии, но пока еще не нарисовала ничего для кого-то из знаменитостей. И никогда не сую свой нос в Голливуд. И даже если мне придется побывать там, я не буду смотреть на мужчин с отбеленными зубами. У меня есть парень, помнишь? Бен? Я рассказывала тебе о нем в последнем письме по электронной почте.
— В письме по электронной почте? Детка, ты же знаешь, я не читаю их. Я не могу работать на этой адской машине. А что случилось с простыми письмами? Почтовая служба до сих пор работает, ведь так?
— Да. Но уже не так хорошо, как раньше, — соглашаюсь я. — Ты всё еще принимаешь инсулин? — На протяжении последних нескольких лет Фрайдей является диабетиком. Как только у меня выдается свободная минутка, я сразу же звоню ей и спрашиваю, как она себя чувствует, но она избегает темы своего лечения. Но сейчас, кода я сижу перед ней и смотрю ей в глаза, она не может лгать или уйти от ответов на мои вопросы.
— Только когда мне это необходимо детка. Я не вижу смысла пичкать свое тело этой ерундой каждые пять секунд моей жизни.
— Тебе станет плохо, если ты не будешь делать это так, как нужно, — ругаю я ее. — Ты можешь ослепнуть. Потерять свои ноги. Ты этого хочешь?
— Что это за идиотский, ненормальный вопрос? А я еще считала тебя умной девушкой. Конечно, я не хочу потерять свои чертовы ноги.
Фрайдей всегда начинала вести себя неприветливо, когда ей указывали на правду. Я не обижалась на это.
— Значит, начинай делать так, как нужно. Твои инсулиновые уколы не просто были выписаны тебе в виде рекомендации. Это назначение доктора.
Фрайдей издает раздражительный звук, отказываясь смотреть на меня. Она наливает в стакан сладкого чаю и передает его мне.
— Я видела, как кое-кто вернулся домой чуть раньше днем. — Она указывает пальцем через улицу на дом, на который я избегаю смотреть. На оба дома, если говорить начистоту. С левой стороны дом Кроссов, где Каллан вырос, и рядом с ним тот, в котором я провела в заточении семнадцать лет.
— Он вырос, если это имеет для тебя какое-то значение. Этот парень никогда не перестает расти.
Я моргаю, смотря на дом через дорогу, пытаясь понять, о чем говорит Фрайдей.
— Каллан? Каллан вернулся домой?
Фрайдей тяжело вздыхает, ерзая на стуле.
— А что я сказала как-то по-другому? Прикатил этим утром на ужасной развалюхе. Уверена, что у нее из-под капота даже валил дым.
— Каллан не должен быть здесь. Он в Нью-Йорке. — Знаю это, потому что я каким-то образом всегда чувствую, где он находится. Я никогда не стремилась замечать его, но у парня есть социальные сети, и, ну что тут скажешь, иногда я посматриваю его страницы.