Любовь до гроба
Шрифт:
– Шеранн, друг мой, – укоризненно заметил мировой судья, – не будьте так прямолинейны!
– Почему? – чистосердечно удивился дракон. – Вы, люди, любите все усложнять. Приличия, этикет, сложные законы… Все это глупости, шелуха.
– Вот как? – вмешалась София. – Вы полагаете благопристойность ненужной?
– Конечно! – пожал широкими плечами Шеранн. – Правила нужны, но вы сделали из них культ! Зачем отрицать свои порывы и природные потребности?
– Полагаю, различия рас вполне естественны, – вновь, уже в который раз, прервал зарождающийся спор господин
– Согласна, – кивнула София.
Она с трудом удержалась от продолжения дискуссии с драконом, хотя и понимала ее бесполезность. Как можно считать приличия ненужными?! Ведь лишь они и разум отличают человека от животных! Впрочем, господин Рельский был совершенно прав, пресекая разногласия, поэтому женщина с неохотой проглотила колкие слова и принялась наливать всем по второй чашке чая.
Когда с чаепитием было покончено, напряженное молчание прервала барышня Рельская.
– Сыграйте нам, София! – Елизавета умоляюще сложила на груди пухлые ручки.
Госпожа Чернова взглянула на подругу и подавила вздох: склонность Рельских к вкусной еде и их крепкое телосложние приводили Елизавету в отчаяние, потому барышня то и дело пробовала новые диеты и разные ухищрения. В последнее время она по утрам пила натощак уксус, чтобы уменьшить аппетит и добиться аристократической бледности и изможденности, модных нынче в столице, посему даже не притронулась к угощению. Однако в Бивхейме подобное поведение было не в чести, потому джентльмены посматривали на Елизавету с некоторым недоумением, гадая, куда подевался ее очаровательный сельский румянец и отчего тени легли под безмятежно голубыми глазами.
– Не уверена, прилично ли это… – молодая женщина колебалась, помня о своем трауре.
Ей вообще не пристало появляться в обществе целый год после смерти мужа, а уж тем паче участвовать в легкомысленных развлечениях. Да и по истечении этого срока общество весьма косо посмотрело бы на даму, которая стала бы вести себя, будто незамужняя девица, и стремилась бы прельстить кавалеров своей красотой и живостью. Потому София вела весьма скромный образ жизни, хотя сложно смириться с таким положением дел, когда женщине всего-то двадцать три года.
– София, не будьте такой букой! – Елизавета надула губки, мигом став похожей на фарфоровую куклу – дорогую, наряженную в кружева и муслин, с очаровательным круглым личиком и наивными глазами. Привычка совсем по-кукольному хлопать длинными ресницами делала сходство еще явственнее.
– Действительно, госпожа Чернова, доставьте нам такое удовольствие, – поддержал господин Рельский, улыбаясь. – Вы играете с необыкновенным чувством, и я всегда наслаждаюсь вашим исполнением.
Она чуть покраснела от удовольствия и невольно взглянула в сторону последнего в их маленькой
Шеранн снисходительно усмехался, то ли сомневаясь в музыкальных способностях Софии, то ли потешаясь над ее нерешительностью. Его привычка молча улыбаться и пристально смотреть на нее все больше раздражала госпожу Чернову, под этим огненным взглядом она испытывала неловкость и необоримое смущение. К тому же бледная от природы кожа молодой женщины всегда легко вспыхивала румянцем, безжалостно выдавая чувства, как бы она ни тщилась их утаить. Будто пансионерка, впервые вышедшая в свет! И, без сомнений, дракону ее растерянность доставляла особое удовольствие.
Госпожа Чернова вздернула подбородок и согласилась – в пику Шеранну. Она откинула крышку прекрасного фортепиано, стоящего в углу гостиной (в Чернов-парке не имелось отдельной музыкальной комнаты), ласково погладила полированное дерево. Молодая женщина вспомнила мужа, который подарил ей этот инструмент на годовщину свадьбы. Господин Чернов так любил вечерами устраиваться у камина и, прикрыв глаза, слушать игру жены…
Играла она и вправду хорошо, с чувством, всецело погружаясь в круговорот звуков и оставив привычную невозмутимость. Музыкальные способности Софии вкупе с усердными занятиями позволяли знакомым вполне искренне хвалить ее исполнение, а не вымучивать комплименты.
Дракон отчего-то нахмурился, услышав грустную песню об осени и разлуке.
Когда музыка смолкла, он не присоединился к аплодисментам Рельских, о чем-то глубоко задумавшись.
София, как большинство артистов, тайно обожала восторженные панегирики. Не дождавшись хотя бы крошечной похвалы дракона, она обиженно прикусила губу и опустила глаза. Неодобрение Шеранна больно задело женщину. Как ни странно, нелестные отзывы всегда трогают сильнее, нежели восторженные. Видимо, последние тогда кажутся всего лишь данью вежливости.
Поэтому она решительно отказалась продолжать, усмотрев в просьбах лишь проявление дружеских чувств брата и сестры Рельских.
Но тут дракон, видимо, на что-то решился. Он шагнул вперед, довольно бесцеремонно отодвинув барышню Елизавету, которая переворачивала ноты во время игры, и повелительно обратился к госпоже Черновой:
– Взгляните на это!
Он достал из кармана лист бумаги и протянул Софии. Та с недоумением приняла подношение.
Шеранн обжег ее огненным взглядом и чарующе улыбнулся. Молодая женщина поспешно развернула бумагу и углубилась в чтение, лишь бы не смотреть на него.
Вчитавшись в ноты (лист был исчеркан пометками и исправлениями, сделанными явно сильной и порывистой рукой, местами даже пробит пером насквозь) и наиграв вчерне предложенную мелодию, она не сдержала удивления:
– Откуда это? Никогда не встречала подобного!
– Надеюсь, вам понравилось? – поинтересовался дракон неожиданно серьезно.
– Конечно! Удивительно и совершенно непривычно… – София все не могла оторваться от нот.
– Тогда сыграйте, – предложил Шеранн, и в его голосе Софии вдруг послышалась нежность. – Я буду рад, если впервые ее исполните именно вы.