Любовь до полуночи
Шрифт:
– Хочешь поговорить о чем-то другом?
Отчаянно.
– О чем?
Он обхватил свой бокал с вином и откинулся в угол дивана, устроившись поудобнее.
– Расскажи мне о скрипке Тесторе.
Разыскиваемые ею музыкальные инструменты – эта тема, несомненно, вдохновляла Одри, и она могла часами воодушевленно рассказывать разные истории, пока уши у Оливера не сворачивались в трубочку.
– Что ты хочешь узнать?
– Как ее украли?
– Прямо из пассажирской кабины самолета частной авиакомпании между Хельсинки
– Прямо на глазах у всех пассажиров?
– В кабине был приглушенный свет. Но скрипки Тесторе всегда летают на отдельных сиденьях, так что необычно, что никто не заметил, как ее унесли. Кто-то должен был перегнуться через ряд, чтобы дотянуться до сиденья у иллюминатора.
– Ничего себе, она такая ценная? Как они вынесли ее из самолета, не будучи замеченными?
– Никто не знает. Мы предполагаем, что кого-то из наземной команды подкупили. Служба безопасности самолета засняла на камеру какого-то человека, промелькнувшего рядом с сиденьями и забравшего скрипку, но там было слишком темно, чтобы определить даже пол вора. Они обыскали самолет сверху донизу.
Во всяком случае, все общедоступные зоны.
– Так как ты вышла на ее след?
Именно этим она занималась. Именно это она любила. Ей ничего не стоило расслабиться и начать нагонять скуку на Оливера бессмысленными деталями своей охоты за скрипкой.
Но его не так легко было утомить. Сорок минут спустя он все еще казался заинтересованным и задавал вопросы. Она снова сбросила туфли на пол и подогнула ноги под себя, чувствуя себя китайским беспризорником в своей шелковой одежде, поедая порционные кусочки – размером с пальчики – крокодильего мяса и арбуза, что было уже седьмым блюдом.
– Ты вообще можешь рассказывать обо всем этом? С юридической точки зрения? – засомневался Оливер.
– Я не выдала тебе никакой конфиденциальной информации. Все в процессе. – Одри улыбнулась. – Кроме того, я думаю, что могу доверять тебе.
Он пристально взглянул на нее, как будто хотел что-то сказать по этому поводу, но потом отвел взгляд и вместо этого протянул руку и нежно провел ладонью по ее кисти:
– Твое терпение поражает меня. И что ты уже так близка к тому, чтобы найти ее, хотя ты начала практически с нуля.
О, он понятия не имел, насколько терпеливой она могла быть. Взять хотя бы, как долго она скрывала свои чувства к нему.
– Поиски заняли целый год, но теперь мы всего в одном шаге от них. Властям просто нужно немного подождать, и преступники сами выдадут себя, пытаясь перепродать ее.
– Почему им просто не стащить скрипку и не затаиться на десяток лет? Спрятать ее где-нибудь в подвале? Закопать?
– Преступники не такие терпеливые, что касается денег, и, кроме того, в их бизнесе полно болтунов. Если ты украдешь что-то вроде Тесторе и она залежится у тебя, вполне вероятно, что один из твоих коллег стащит ее у тебя из-под
– Я действительно не понимаю, в чем смысл.
– Я тоже, – призналась Одри. – Зачем иметь прекрасные вещи, если ты никогда их не видишь?
– Я удивлен, что плохие парни не пытались подкупить тебя.
– О, они уже пробовали. – Она улыбнулась. – Просто мое чувство врожденной справедливости слишком сильное. И я смотрю на инструменты как на детей. Невинных жертв. Украденных. Обманутых. Все, чего они хотят, – это попасть домой к человеку, который любит и ценит их, с которым они в безопасности и который помогает им раскрыть свой потенциал.
Потому что разве не в этом заключалась жизнь? В раскрытии своего потенциала.
Коричневые глаза Оливера вдруг приобрели насыщенный шоколадный оттенок.
– Хочешь, скажу что-то глупое? – пробормотал он.
– Конечно.
– Я так же отношусь к компаниям, которые выкупаю.
Она подняла бровь:
– Ты имеешь в виду почти загнувшиеся компании, которые ты приобретаешь за бесценок?
Он улыбнулся:
– Они тоже невинные жертвы. В руках людей, которые не ценят их и не понимают, как сделать их сильными.
– А ты знаешь?
– Я, как и ты, – посредник. По определенным признакам я определяю погибающий бизнес, покупаю его, укрепляю и передаю людям, которые могут обеспечить ему будущее.
– Это антропоморфные представления.
– Говорит женщина, которая считает скрипку ребенком.
Она улыбнулась. Он был прав.
– Ты никогда не провоцируешь распад корпораций?
– Только если они уже трещат по швам.
Это был ее самый большой кошмар – найти инструмент, с которым ужасно обращались.
– Я предполагаю, что люди, у которых ты выкупаешь их, видят это несколько иначе.
Он пожал плечами:
– Эй, это же они продают. Их никто не заставляет.
– Я даже не осознавала, настолько схожа наша работа. Хотя у меня такое чувство, что твоя гораздо многограннее. – Как алмаз.
Оливер изучал ее, когда доел свой последний кусок арбуза.
– Это было славно, правда?
– Что?
– Поболтать.
– Да, мне этого не хватает.
– Блейка уже нет.
– Я никогда не говорила с ним. Не так, как мы. – Не так, как с Оливером. – Так что подобная беседа была у меня пару лет назад.
– Ты что, переехала в Антарктиду? А как насчет твоих друзей?
– Конечно, у меня есть друзья. И мы много говорим, но все они знают меня целую вечность, и поэтому наши разговоры, как правило, о… сам знаешь… всякой всячине. Общих друзьях. Работе. Фильмах. Одежде.
– И это все?
– Это очень много! – Но его настойчивые карие глаза придали ей уверенности. – Я не… Я не многим делюсь. И не часто. – И она ни с кем не говорила об Оливере. Никогда.
– Ты делишься со мной.
– Один раз в год. Наспех. – Разве это вообще считается?