ЛЮБОВЬ ГЛУПЦА
Шрифт:
Принеся халат, я обхватил и приподнял Наоми. Когда я надевал ей халатик, она нарочно повисла у меня на руках, как мертвая.
— Повесьте сетку, и скорее, скорее спать, папа-сан!
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Я не стану подробно описывать наш разговор в постели в ту ночь. Когда Наоми услышала от меня о том, что произошло в «Сэйёкэне», она грубо выругала их:
— Вот негодяи, подлецы: говорят, ни черта не зная! — а потом рассмеялась.
…Одним словом, салонные танцы еще не получили всеобщего признания, и если мужчина танцует
— Теперь я не буду ходить на танцы ни с кем, кроме Дзёдзи-сана, хорошо? — заключила она.
На танцы она будет ходить со мной, гулять — тоже. Если меня нет дома, никаких гостей она принимать не будет. Если кто придет, она скажет: «Сегодня я одна», — каждый постесняется и уйдет. Среди ее друзей нет невоспитанных людей!.. — говорила Наоми.
— Какой бы я ни была взбалмошной, но уж хорошее от плохого отличить могу. Если бы я хотела, я могла бы обмануть вас, но я этого никогда не сделаю. Все у нас будет открыто и честно. Я ничего от вас не скрываю, — продолжала она.
— Мне это отлично известно. Я хочу только сказать, что, когда о тебе плохо говорят, мне неприятно.
— Как же вы намерены теперь поступить? Бросить танцы?
— Можно не бросать, но надо вести себя осмотрительней, чтобы не создавалось ложное впечатление.
— А разве я веду себя неосмотрительно?
— Нет, поэтому я тебя ни в чем и не подозреваю.
— Главное, доверяйте мне, тогда не страшны никакие сплетни. У меня злой язык, поэтому все меня ненавидят!
Она говорила, что ей важнее всего, чтобы я верил ей, любил ее, что она не такая, как все женщины, и поэтому вполне закономерно, что она дружит с мужчинами, мужчины гораздо проще, лучше, оттого она и предпочитает мужскую дружбу, но при этом не допускает и мысли о чем-то грязном, о какой-то любви или страсти…
И впадая в сентиментальный и нежный тон, твердила заученные слова, что не забыла моих забот о ней с пятнадцати лет и что я для нее и отец, и муж. При этом она горько плакала, а я вытирал ей слезы, и на меня сыпался беспрерывный град поцелуев.
Мы долго так разговаривали, и странно, случайно или умышленно, но она ни разу не произнесла имени Кума-гая или Хамады. А я, хотя мне и хотелось посмотреть на ее реакцию при упоминании о них, тоже не решился заговорить о них. Конечно, я верил не всему, что она говорила. Однако, если б она заметила, что я в чем-то сомневаюсь, еще не известно, что бы из этого получилось. Но и к чему разбираться в прошлом, лучше последить за ней в будущем… Несмотря на мое первоначальное решение быть с ней потверже, я в конце концов опять занял примиренческую позицию. Слезы вперемешку с поцелуями сделали свое дело, и я отбросил прочь терзавшие меня сомнения.
После этого случая я стал украдкой наблюдать за Наоми. Постепенно, так, чтобы это не бросалось в глаза, она изменила свое поведение. На танцы она ходила, но не так часто, как раньше, и если ходила, то танцевала немного и вовремя уходила домой.
— Ты была все время одна?
— Да, одна. Никто не приходил.
— Скучала, наверное?
— Нет, ведь я никого и не ждала Я люблю не только шум, но и тишину. В детстве у меня совсем не было подруг. Я всегда играла одна.
— Да, в самом деле, в кафе «Алмаз» ты мало разговаривала со своими товарками, казалась даже немного грустной…
— Да, я выгляжу шалуньей, но на самом деле я грустная… Это плохо?
— Быть серьезной и тихой очень хорошо, но грустной — ни к чему.
— Но все же лучше, чем так шуметь и возиться, как недавно, да?
— В тысячу раз лучше!
— Я стала паинькой, да? — И, вдруг обвив мою шею руками, она принималась так целовать меня, что у меня темнело в глазах.
— Мы давно не ходили танцевать. Не пойти ли нам сегодня вечером? — теперь уже я первый звал ее, но она равнодушно отвечала:
— Мне все равно. Если Дзёдзи-сан хочет… Давайте лучше пойдем в кино. Сегодня меня что-то не тянет танцевать…
И снова, как четыре года назад, у нас началась радостная, простая жизнь. По вечерам мы отправлялись в Акасису, заглядывали в кино, на обратном пути заходили куда-нибудь в ресторан и за ужином говорили о прошлом, предаваясь дорогим сердцу воспоминаниям.
— Ты была тогда так мала, что смотрела на экран, сидя на перилах и держась за мое плечо, — говорил я.
— Когда Дзёдзи-сан в первый раз пришел в кафе, он все время молчал и только издали сердито поглядывал» на меня, мне даже жутко было… — вспоминала Наоми. — В последнее время вы совсем перестали меня купать. А помните: раньше вы сажали меня в ванну и мыли?
— Да, да, это было когда-то…
— Помните? А сейчас вы не стали бы меня мыть? Теперь я уже выросла, и вам это не доставит удовольствия?
— Нет, почему же… Я и сейчас охотно бы тебя мыл, но, по правде говоря, как-то стесняюсь.
— Да. Ну тогда мойте меня! Я снова буду бэби-сан…
На мое счастье, вскоре после этого разговора наступило жаркое время. Я вытащил из кладовой заброшенную европейскую ванну, установил ее в ателье и опять стал мыть Наоми. «Большая бэби-сан», — когда-то говорил я при этом, но за эти четыре года Наоми прекрасно развилась и стала совсем взрослой. Роскошные распущенные волосы, подобные грозовым облакам… Ямочки на сгибах суставов… Плечи еще более округлились, грудь и бедра приобрели упругость, а стройные ноги, кажется, стали еще длиннее…
— Дзёдзи-сан, я выросла?
— Выросла. Теперь ты одного роста со мной.
— Погодите, скоро я буду выше вас! Недавно я взвешивалась — оказалось, мой вес — четырнадцать канов…
— Неужели? А мой вес — без малого шестнадцать.
— Выходит, Дёдзи-сан тяжелее меня? Такой карлик?
— Конечно, каким бы карликом мужчина ни был, скелет у него всегда крепче и тяжелее.
— А вы решились бы теперь опять покатать меня на спине, как лошадь? Помните, когда-то мы часто так забавлялись? Я взбиралась к вам на спину, брала полотенце вместо уздечки, а вы катали меня по комнате?