Любовь и доблесть
Шрифт:
– Нет. Думаю, провокаторы Джамирро. А здесь уркаганят солдаты юга и люмпены из пригородов Кидрасы. Думаю, через часок их уже начнут истреблять все: и головорезы Джамирро, и гвардейцы нгоро. Показательно.
– Единство противоположностей?
– На этом этапе – да.
– Джамирро не удержится. Глуп и жесток.
– Как знать.
– С вертолетом не сложилось?
– Никак. Сам еле прорвался.
– Один?
– Да.
– Обстреливали по дороге?
– Разок. Да и то – вроде шепотом. «Хаммер» уж очень авторитетный.
– На
– Как всегда, на победившей. Им повышено жалованье.
– Что будем делать?
– Бежать.
– С камнями?
– Теперь уже – как получится. Лучше живой и бедный, чем... Ну дальше ты знаешь.
– Зубр... А ты ведь не алмазную игру крутил с Хургадой,.. Или – не только ее?
– Нет. Не алмазную. Что эти камушки рядом с властью и нефтью?
– Много нефти?
– Бездна.
– Зачем тебе это?
– Мир слишком мал, а Россия слишком велика, чтобы у кого-то из наших здесь не было интересов.
– "Нефтьпром"?
– Можно сказать и так.
– Времена поменялись. То, что хорошо для «Нефтьпрома», не всегда хорошо для России.
– Времена поменялись. Мир не изменился. Добрые дела наказуемы.
– Ты делал доброе дело?
– Я выполнял свою работу.
– А я пытаюсь выполнить свою. Нужно вывести из-под огня Элли, ее папашу и еще пару человек.
– Кто такие?
– Мисс Брайтон, медсестра, и доктор Веллингтон.
– Доктор Веллингтон здесь? – повеселел Зубр.
– Да.
– Наши акции растут. Нас приютит и спрячет любая мало-мальски приличная африканская семья. В их понимании этого слова: племя.
– И не выдадут?
– По обстоятельствам. Не будь ребенком, Олег: не нужно требовать от окружающих того, чего они выполнить не в силах. И всегда будешь доволен ими.
– И счастлив?
– Может быть.
– Это сентенция?
– Это добрый совет. По жизни.
– Тогда нужно выжить.
– Обязательно. Пункт первый: осторожно убраться из поселка. Палят с восточной стороны и с западной. Но это не значит, что поселок не окружен.
– Зубр, ответь честно: почему ты вернулся сюда?
– Хочется сказать, что ради красивых глаз Элли или по старой дружбе...
Нет. Камни. Я еще не похоронил сладкую мечту об австралийском рае.
– Чем тебе здесь не рай? Когда тихо?
– В раю должно быть тихо всегда. Нужно быть уверенным по крайней мере в ста пятидесяти годах грядущей мирной жизни.
– Пижонство. Полвека мира тебе мало?
– Мира всегда мало. «Если завтра война, если завтра в поход...» Какой смысл заводить детей? Никакого.
– Дети выбирают путь сами.
– Мои будут ботаниками. Станут растить цветы. Или – разводить бабочек.
Данила-мастер, по-моему, мы заболтались. Пустой треп не увеличивает шансы на выживание.
– Это не пустой треп. Я выясняю, насколько ты надежен.
– Не беспокойся. Когда вокруг огонь – мы в одной пироге.
– До первого поворота?
– Может быть. Но до этого поворота еще нужно дожить. А
– И не вспоминать прошлое?
– Это умеют только камни. Они не вспоминают прошлое. Они живут им. Как и настоящим и будущим. Они живут всегда, – раздалось по-английски.
Доктор Герберт фон Вернер появился в нижнем холле откуда-то из подвала.
– Вот не знал, что вы понимаете русский, – удивился Зубр.
– Не знали?
– Не знал. Но подозревал.
Старик зашелся хохотом. Данилов нахмурился: уж не вкатил ли себе этот божий одуванчик, стрелок-любитель, искусствовед и философ-теоретик порцию психоделика? Нет, психоделики – это хиппи, семидесятые, чистый кайф, чистое искусство, альтруистическое белое безумие... Безумие времен молодости доктора Вернера было судорожным алкоголизмом потерянного межвоенного поколения...
Понять это состояние Европы и европейцев – между мировыми войнами – мы уже не можем и не сможем никогда. И Бог им судья. Впрочем, и в двадцатых, и позже отдельные одаренные личности ставили себя выше алкоголя и грешили запоздалой модой серебряного века – абсентом и кокаином. Похоже, доктор Вернер втянул понюшку на радостях. И не одну.
Доктор Вернер сиял; глаза лихорадочно блестели, лицо в мертвенном освещении мониторов слежения походило на личину одного из монстров с офортов Франсиско Гойи. «Сон разума рождает чудовищ...» Данилов даже тряхнул головой, сгоняя наваждение. В руках Вернера был объемистый кофр; узловатые пальцы доктора сжимали его цепко и бережно, словно там хранился порожденный больным гением гомункулус. К поясу были приторочены небольшая сумка и две антикварные желтые кобуры, в которых покоились не менее антикварные «люгеры» образца 1907 года. Это придавало Вернеру некую несуразность, но не было в нем ничего комичного.
– Что за стрельба? – спросил он.
– Грабят.
– Кого? – Во взгляде не беспокойство, а живейший интерес:
«Так-так-так-так-так?..»
– Всех.
– Кажется, все уехали?
– Для нищего и сухарь бублик.
С восточной стороны поселка послышалась частая беспорядочная пальба.
– Празднуют победу?
– Нет, скорее стычка между ватагами мародеров.
– А наш дом – как заколдованный... – с ребяческой радостью объявил Вернер.
Снаружи грохнула очередь, и автоматные пули зачавкали по деревянной обшивке бронированной входной двери.
– Кончилось колдовство. Началась суровая правда, – иронически скривился Зубр, поменял рожок в автомате, поглядел на Олега:
– К бою.
Глава 81
На особняк напали сразу с трех сторон. Дверь не удалось своротить ни автоматной очередью, ни выстрелом из гранатомета: осколочный фугас осыпал нападавших смертоносным металлом, и по крайней мере один из них был ранен: визг и заунывный вой были прерваны короткой очередью – вожак добил соплеменника.